Книга Невидимые голоса, страница 39 – Саша Карин, Марина Козинаки, Евгения Некрасова, и др.

Теловой в такие моменты, напившись вины, сыто икает и давит на живот толстыми лапами. Я отмахиваюсь:

– Да ешьте чего вам хочется, я же не зверь! Огурцы погрызу, и нормально.

Но всем неудобно. Они заботливые, они замечательные.

За что им такая беда, как я?

Шоколадки в магазине будто дразнятся. От шаурмечных и кофеен даже на улицах пахнет так, что мир смазывается перед глазами. Виноватые глаза родных за столом – и говорить не о чем… Мы с Теловым идем по улице, переругиваемся, я снова и снова доказываю ему, что обыкновенная. Да, вечно усталая. Да, слабенькая, с «умеренными физическими нагрузками – ходьбой, например». Съешь вечером чуть больше разрешенных невкусных сладостей со стевией и лежишь весь день колодой на диване, одной силой воли поднимаясь с подушек, а Теловой мурчит под боком, как кошка, и хрустит ребрами.

Месяцами предвкушаю поездку в соседний город, в здоровенную «Ленту», только бы купить один-единственный молочный шоколад без сахара, потому что горечь от 85-процентного уже въелась в корень языка. Как странно: забери у человека возможность есть без ограничений, и это будет совсем другой человек.

Но иногда я все же одерживаю над Теловым верх. Когда муж приходит домой и достает фундук из-за пазухи, когда шуршит пакетиком с миндалем, и бог бы с ней, с едой, – он ведь, замученный работой, сбегал до магазина, принес и теперь довольно протягивает мне. Когда я готовлю норвежский рыбный пирог, вкусный, невредный, и в ближайший календарный месяц мы съедаем штук семь таких пирогов. Когда мама гладит по голове, как маленькую, целует в висок, и все болезни отступают. Когда прихожу на очередное застолье, а в углу меня поджидает миска с вареным куриным мясом и картошкой в крупинках соли.

Когда на очередное бестактное, тысячу раз повторенное «выздоравливай» (не со зла же, нет, а от усталости, потому что все устали от моих болезней, и я больше всех) кратко киваю и незаметно ухожу.

Теловой съеживается, становится высушенной горошиной за пазухой. Я не слышу противного шепота, не тону в сожалениях к себе или слабостях. Беру коньки и нарезаю круги у городской елки, зная, что много бегать нельзя, но понимая, что живу. Когда хватаю ледяной воздух ртом, разрумяниваюсь от мороза, хохочу и не вспоминаю даже, как дремлет чудище у меня под воротником. Когда подаренную коробку конфет приношу родителям и молча отдаю для чаепития, когда вижу искорку радости в отцовских глазах и крепко обнимаю его за плечи. Когда всей семьей мы заказываем новые дорогущие таблетки, когда я звоню, размахивая окровавленным пальцем, как флагом, и кричу:

– Шесть и один!

– Почти норма! – кричит мама в ответ. – Наконец-то.

Когда я отдаляюсь от болезни и вижу, что важна не только и не столько этим. Когда мои тексты хвалят за эмоциональность или глубину, когда ругают за плохой язык, или – что главное – когда я сама срастаюсь с текстом настолько, что понимаю: вот она, суть. Когда подписываю открытку незнакомцу с кактусовой фермы на границе США и Мексики или достаю помятую фотокарточку с сингапурскими марками из почтового ящика. В посткроссинге уж точно никто не боится диабета, он незаметен.

Удивительно, но в нем он незаметендаже для меня.

Теловой будто исчезает. Я знаю, что перемирие это недолгое, что в очередной серый день он выползет опять, проткнет кожу острыми коготками и забурчит спросонья: