Книга Невидимые голоса, страница 38 – Саша Карин, Марина Козинаки, Евгения Некрасова, и др.

Иногда Теловой разрастается так, что из-за его мохнатых боков я не вижу ничего вокруг и приходится смотреть внутрь. Каждый раз, когда друзья отдаляются или уходят, потому что со мной «ни сходить никуда, ни выпить по-человечески», я повторяю, что это нормально. Рядом останутся только те, кто примет меня любую, потому что я – это не мои болезни. Я повторяю это снова и снова, зная, что вот-вот сдамся и прислушаюсь к черному шепоту из-под воротника. Каждый раз, когда перерываю магазины в поисках печенья не с сахаром, не с фруктозой, не с патокой. Каждый раз, когда на отказ от десерта щерятся:

– А чего, зубы крошатся?

И я срываюсь, ору со злости:

– Нет, у меня диабет второго типа, но спасибо, что спросил!

Каждый раз остаемся мы вчетвером: панкреатит с диабетом и мы с Теловым. Я знаю, что ко всему надо относиться проще, не нужно слушать всех подряд. Помню, что простота хуже воровства, а бестактность и любопытство – главные человеческие искушения, но каждый раз они напоминают, что я не такая.

Будто бракованная.

И я сижу у окна, и смотрю на улицу, по которой слабо ковыляют бабульки с палочками, и злюсь. И завидую этим бабулькам, потому что при всех их аритмиях и гипертониях они могут съесть кусочек соленой рыбы, или апельсин, или шоколадную конфету с кокосовой стружкой, а я никогда уже не смогу. Болезнь делает меня желчной, злобной, и я не могу вырвать ее как сорняк из груди, лишь поливаю отчаянием или ядом. И тогда Теловой выползает из-под куртки, и устраивается под домашней футболкой, и шепчет, шепчет, шепчет…

А я слушаю его, и верю ему, и сдаюсь.

Иногда хватаю шоколадную конфету из той половины шкафа, что отведена под нормальную еду для мужа, жую и плачу от безволия. Обычный шоколад теперь кажется невкусным, приторным, рецепторы отвыкли от сладкого, но устоять нельзя. Теловой гаркает из прихожей:

– Правильно! Гангрена ног, диабетическая слепота, инсульт или инфаркт… А первей всего знаешь что? Уколы инсулина!

– Знаю! – рычу ему в бешенстве и прячу фантик в мусорное ведро. – Только заткнись.

А вот с поджелудочной (и диабет, и панкреатит сжирают ее понемногу) такой фокус не пройдет – бывает, откушу от чипсины после сытного ужина и не почувствую ничего, кроме обволакивающего страха. Холод, голод и покой, скорая помощь, и я ползаю по дивану кругами, потому что вытерпеть невозможно. Чипсы исчезают. Так и балансирую, с жадностью смотрю на меню в кафе, выбираю стандартный крем-суп с грибами, а потом трясусь, что он был с жирными сливками или жареными шампиньонами.

Но и с этим можно справиться, сжиться. А как быть с родными? С чудесным мужем, который втихомолку ест печенье и отказывается от тортов, а я кричу, чтобы он не смел ставить на себе крест из-за меня и покупаю ему вредный бекон. Муж торопливо жует и смотрит в сторону, а я незаметно нюхаю пустую упаковку и воображаю, как сама этот бекон ем. Как быть с любящими родителями, которые гладят по плечам во время приступов и ищут докторов в умирающем маленьком городе? Которые килограммами скупают орехи, потому что пару орешков я могу съесть (обязательно после плотного обеда, не забудь про микразим и осторожней с количеством). Как быть с оставшимися друзьями, которые пишут перед каждой встречей: «Слушай, а тебе можно майонез/лук/соевый соус…» И снова едят безвкусную курицу, а я снова помню, что это из-за меня.