Книга Невидимые голоса, страница 41 – Саша Карин, Марина Козинаки, Евгения Некрасова, и др.

Ее зовут Яна, у нее золотисто-рыжиеволосы. Мне обидно, но мне нравится смотреть на нее. Я не отвечаю. Парня у меня нет – я его выдумала. Я постоянно лгу, что бы они у меня ни спрашивали. Я придумываю себе других родителей, сестер вместо братьев и злую бабушку. Не только из-за того, что хочу защититься, – я оборачиваюсь на себя и не помню, кто я.

Пересказываю этот разговор маме и вижу, как она хмурится.

– Проще надо быть, а то у тебя так никогда друзей и не будет.

Я смотрю на нее с тоской, я теряюсь в пространстве. И с этого дня начинаю придумывать еще и друзей.

Я ношу уродливый ортопедический корсет – над лопатками торчат его стальные ребра. Учительница останавливает меня в коридоре и спрашивает, почему я так странно хожу; я отвечаю, что у меня одна нога короче другой. Она говорит, что это заметно. Я стою у холодной зеленой стены и смотрю, как они проносятся мимо меня – такие живые и активные, а из меня как будто выпили жизнь. Я едва могу ноги переставлять. Лечебная гимнастика, ортопедические стельки, потные ладони. Кто-то ждет тебя в снежном поле за школой, и ты всегда обходишь его десятой дорогой. Мои маленькие молитвы: хоть бы кончился день, хоть бы заболеть и никуда не ходить. Упасть по дороге, и пусть снег занесет меня. Позже я узнала, что можно было мечтать о собственных похоронах, но мне всегда хотелось, чтобы тело мое не нашли.

никто и никогда тебя не полюбит, пацаны, кто последний – тот будет с ней целоваться

Я – горгулья, урод с длинными руками.

– Я красивая? – спрашиваю я у мамы, с беспокойством разглядывая себя в зеркале.

Оно как будто покрыто пеленой. На себя смотрю, а себя не вижу. Что такое я, почему «красивая», а не «красивый»? Человек по ту сторону зеркала не похож ни на девочку, ни на мальчика – его сложно назвать красивым, у него мелкие тонкие черты лица и странное неживое выражение.

– Ты нормальная.

Точно не «нормальная». Я растягиваю пальцами уголки рта – получается жутко. Жаль, что они все меня не боятся.

Мне снится Бог, лицо у него холодное и осуждающее, как у Спаса Вседержителя. Он сидит на крыше моей панельной девятиэтажки. Он очень большой, его тело завернуто в складчатую зеленую ткань. Я иду по улице, но она очень длинная, мне никак не пройти мимо него. Он ничего не говорит, но я чувствую, что он знает всё: о чем я думаю, о чем пишу в дневнике, о чем говорю сама с собойпо ночам. У него тонкие, презрительно изогнутые губы.

Я – горгулья, горгульи не живут на свету, и люди не любят их. Они говорят: «Уйди от нас, от тебя пахнет». Они говорят, что я странная – они говорят обо мне, когда я сижу на перемене над книгой, они воруют мои рисунки и прячут мою обувь. Смеются над тем, как я злюсь.

Горгулья шипит и разрастается, я вижу ее в зеркале: рот кажется еще тоньше, глаза – у´же и темнее, и железные ребра корсета превращаются в недокрылья – слишком маленькие, чтобы улететь.

вали от нас, это для нормальных, не подходи, мне противно, меня сейчас вырвет

«Убей ее, она не должна жить», – говорит голос в моей голове, и лезвие входит глубже, и темно-красный след проступает на предплечье – на этот раз с внешней стороны, почти у локтя. Я наклоняю голову, выгибаю шею: такой маленький след, а так много крови.

Долгая-долгая зима, уроки, книги, их голоса, когда они запирают тебя в раздевалке, – гулкое эхо в рекреациях. Ты учишься убегать, садиться на самую заднюю парту, прятать лицо, исчезать раньше, чем станут искать. Ты знаешь все потайные углы, все книги, которые могут спрятать тебя. Смотришь на одноклассников как на диких странных существ, чужих и опасных. Перестаешь запоминать уроки, хватаешь двойки. Недовольное лицо мамы – пробуждение в темноте – кошмары – ночнушка, прилипающая к спине, – кровь на пальцах.