Онлайн книга «Невидимые голоса»
|
– А помнишь, как мы делали торт из жареных кабачков, баклажанов и свежих помидоров? Да с майонезом. А мандарины под Новый год? А бич-пакеты? О, эта пища богов… Я захандрю из-за мороженого, снова увижу подлетевший от нервотрепок сахар, расплачусь из-за любимой мысли «ну почему я?» или нестареющей и бессмысленной «за что?». Глупые вопросы, не желающие уходить из головы. Я снова поглажу Телового сквозь свитер и шмыгну носом. – Ты можешь хоть раз меня поддержать? – А ты себе для чего тогда нужна? – сварливо проворчит он. – Чтоб плакаться. – Ну и плачься тогда. А я лучше напомню, что… И он снова будет брюзжать, а я снова буду доказывать зеркалу, что нормальная. Закрываться от людей или бесстрашно выходить, не пряча исколотые пальцы или пробуравленные капельницами вены. Жить с диагнозами и бесконечно подыскивать новые лечения. Да, болезни никуда не денутся. Но я научусь быть счастливой и с ними и обязательно этой счастливой буду. Осталось убедить в этом Телового. И конечно же, саму себя. Людмила Жуковская Горгулья Я возвращаюсь проведать свой город, маленький и пыльный. Летом он весь залит солнцем, по улицам бродят только растерянные матери с колясками. Дети играют в песке. Вот мой дом – девять этажей, серый кирпич. Рябина под окном – пока еще зеленая. Я брожу, задумавшись, и оказываюсь вдруг перед высоким острозубым забором: ворота закрыты. Во дворе – нежно-голубое трехэтажное здание. Стены его напоминают цветом старую мозаику – они состоят из мелких бледных плиток. Что-то тревожит меня. Я начинаю вспоминать: песок, камень, земля… То же здание, но десять лет назад. Усмехаюсь про себя: на моей личной карте города на него следовало бы повесить мемориальную табличку «Здесь родилась, жила и умерла Горгулья». …Зима, 2011 год. Я ставлю будильник на пять утра, чтобы проснуться и понять, что мне не надо никуда идти. Это моя маленькая тайна. Спать еще два часа или лежать в темноте и смотреть, как тени от фар бродят по потолку. Идет снег – он всегда был и всегда будет. Мир замерзает – узоры проступают на оконном стекле. Когда меня спрашивают, кем я хочу быть, я лгу: говорю, что буду врачом или учителем. А на самом деле я просто не верю, что не умру. Мне все кажется, что жизнь моя закончится раньше, чем школа. некрасивая, какая же ты некрасивая, мне стыдно сидеть с тобой, что на тебе за туфли, у меня такие бабушка носит Я встаю и сажусь к столу. В первом ящике четыре маленьких лезвия, извлеченных из безопасной бритвы. Я достаю одно, верчу в пальцах. Потом прижимаю к предплечью и слежу, как выступают капельки крови. Прижимаю еще раз и смотрю не отрываясь: это я, это мое тело, вот оно чувствует боль, значит, оно живое. Значит, я еще здесь. За полторы четверти шестого класса руки мои покрылись ожогами и порезами. Теперь я могу заплакать – звенит стекло, приходит большой ветер. Остается несколько минут, а затем прозвенит будильник и начнется день. День – это плохо. уходи, вали отсюда, вот мы тебя встретим, и тогда тебе мало не покажется, что ты смотришь на меня, прекрати пялиться У меня нет ни одних джинсов – только юбки. Мама шила их сама. Девочке, особенно христианке, полагается ходить в юбке. Я вхожу в класс и слышу, как они смеются. – Как у тебя может быть парень? Ты ведь такая… унылая, – говорит моя соседка по парте. |