Книга Дочь врага Российской империи. Гимназистка, страница 7 – Василиса Мельницкая

— Яромила, — все же ответила я. — Семь.

Воровато оглядевшись, Мура предложила:

— Хочешь добавки?

— А можно? — От добавки я не отказалась бы, но что-то подсказывало, что в больничной столовой мне ее не получить.

— Ага. Поменяемся тарелками, пока никто не видит.

Я не согласилась бы. Мура определенно плохо питалась. Не знаю, по какой причине, но выглядела она заморышем. Отбирать у таких еду, даже по их желанию… как-то некрасиво.

Но Мура уже вцепилась в мою опустевшую тарелку, потянула ее к себе, подпихивая мне свою.

— Как не стыдно!

Возле нашего стола материализовалась медсестра. Не подошла, а именно выскочила откуда-то, как черт из табакерки.

— Яромила, нельзя отбирать еду у слабых! — Ее голос звучал громко, звонко, и все присутствующие обернулись в нашу сторону. — Немедленно отдай тарелку Мурочке!

У меня челюсть отвисла от такой наглости. То есть, я еще и виновата? Да я пальцем не прикоснулась к чужой тарелке!

Мура молчала, отвернувшись. Подставила — и в кусты.

— Я ничего не отбирала, — четко произнесла я. — Если не верите, поищите на тарелке отпечатки моих пальцев. Их там нет!

Последнее, пожалуй, лишнее. Что, если в этом мире ничего не знают о дактилоскопии? К тому же, оболганный ребенок семи лет навряд ли будет так оправдываться. А, ладно! Если что, скажу, что люблю детективы. Имею право.

— Она не брала, — вдруг сказал кто-то за моей спиной. — Мурка опять есть не хочет. Я все видел и слышал.

Обернувшись, я увидела мальчишку, такого же пациента, как и остальные дети. Старше меня года на два или три, во всяком случае, внешне. Темноволосого и… симпатичного.

— Да? — Медсестра растерялась, но на своей правоте не настаивала. — Хорошо, Матвей. Я тебе верю. Спасибо. — И опять обратилась ко мне: — Яромила, прости, пожалуйста. Доедай и возвращайся в палату. А ты… — Теперь она повернулась к Муре: — Или съешь все сама, или придется кормить тебя через трубку.

Губы Муры задрожали, по щекам покатились слезы. Я поспешила запихнуть в рот бутерброд, чтобы избежать душераздирающей сцены. Терпеть не могу больницы! И больных детей! И…

— У нее анорексия. Знаешь, что это такое?

Я обнаружила, что стою в коридоре, у окна, обеими руками вцепившись в подоконник. Да так крепко, что костяшки пальцев побелели. А рядом — тот самый мальчишка, что спас меня от несправедливого обвинения.

— Знаю, — выдохнула я.

— Она уже идет на поправку. И она не злая. Ее прокляли.

— Мне это зачем?

Не хотелось быть грубой, но и вести беседу о чужой болезни, когда в своих проблемах не разобралась, выше моих сил.

— Не знаю, — ответил Матвей. Кажется, так его звали. — Может, так будет легче ее простить?

— Я не злюсь.

— Заметно, — усмехнулся он, кивнув на мои руки. — Или тебя тоже прокляли?

— Меня сожгли, — вырвалось у меня против воли.

Матвей побелел и отпрянул.

— Ты… та самая…

Веселая же меня ждет жизнь, если тут даже дети знают, кто я такая! Знают… и ненавидят. Впрочем, продолжить Матвей не успел.

— Мила, вот ты где! — К нам подошел Николай Петрович. — Пришел следователь, он хочет с тобой поговорить. Пойдем.

— Но я ничего не помню, — запротестовала я.

Только следователя и не хватает! Я еще ни в чем не разобралась!

— Пойдем, — мягко произнес Николай Петрович, беря меня за руку. — Ничего не бойся.

Следователя, лысого дядьку с пивным пузиком, определенно не интересовали подробности произошедшего. Он спросил, как меня зовут, и я ограничилась именем, памятуя о словах Мары, что я уже не Морозова. Его это вполне устроило.