Книга Дочь врага Российской империи. Гимназистка, страница 10 – Василиса Мельницкая

Но ее не пустили. У детской дежурил полицейский. А после, вечером, когда Яра устала бояться, за ней, и правда, пришли.

Женщина в строгом сером костюме велела одеваться. Из вещей Яры она выбрала самое невзрачное платье и самые простые туфельки.

Там, куда она привезла Яру, и это отобрали. Выдали другую одежду — некрасивую, из грубой ткани. И обувь, что тут же натерла ноги.

Несколько дней Яра провела в приемнике-распределителе. Она почти не ела, плохо спала, звала маму и плакала. С ней не обращались плохо. Просто не обращали внимания. И других детей Яра не видела.

А потом…

Потом ей сказали, что мама и папа за ней не придут. Что она, Яра, сирота. И что папа совершил преступление, и боярского рода Морозовых больше нет, и никому она не нужна. Она теперь просто Яромира, не боярышня, и жить будет в приюте, вместе с другими бедными детьми-сиротами.

В приюте для девочек Яру приняли неплохо, но там все казалось другим, непривычным. Не было отдельной комнаты и мягкой постели: одна спальня на всех и кровати в два яруса. Ели в общей столовой, и кормили сытно, но однообразно: каши, супы, а из мяса только котлеты. На прогулку девочек выпускали во двор. И все носили одинаковую одежду.

Яра… как-то справлялась. И с горем, что прятала ото всех. И с непривычным образом жизни. С новыми обязанностями. Девочки по очереди дежурили: следили за порядком, помогали накрывать на стол, убирали посуду, подметали двор. Но ей все казалось, что этот кошмар закончится, что мама и папа вернутся, заберут ее домой, что они будут жить, как прежде. Она мечтала об этом, представляла и как-то… проговорилась. Поделилась мечтами с подружкой, тихой девочкой Соней, с которой они незаметно сблизились.

Соне нравились рассказы о жизни настоящей боярышни, однако хранить секреты она не умела. Или их разговоры подслушали. Яра предпочитала думать, что подслушали. Определенно, кто-то из старших, потому что Яра не знала, какое преступление совершил ее отец. А те, кто избивал ее по ночам, знали наверняка, потому что называли дочерью предателя, дочерью врага. И били зло, жестоко, без пощады.

Я стояла у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу. Окно выходило в больничный двор, и я видела голые деревья, кусты и дорожки парка, присыпанные снегом.

Зима. Яра жила в приюте где-то полгода. А потом ее убили.

Не забыть бы поблагодарить Мару при следующей встрече за то, что воспоминания смазанные, нечеткие. Общую картину я представляла, но без подробностей. И без них… слишком тяжело.

Слишком тяжело представлять, как маленького ребенка накрывают одеялом и бьют… ни за что. Из-за классовой ненависти? Из-за того, что она посмела родиться аристократкой? Или из-за того, что сделал ее отец? Видимо, он совершил ужасное преступление, если даже дети в приюте вымещали злобу на его дочери.

Воспоминаний Яры не хватило, чтобы составить представление о мире, но с этим я как-нибудь разберусь. Пока достаточно того, что нет проблем с языком, чтением и прочими обычными вещами. Гораздо сильнее волновало то, что завтра меня вернут в приют. К убийцам Яры, которые навряд ли обрадовались ее чудесному спасению.

Может, это все же совпадение? В сарае ее заперли, а огонь — случайность? Яра не помнила подробностей.

Я не помнила. Надо привыкать, что она — это я. Иначе, и правда, с ума сойду.