Книга Ты вернешься!, страница 38 – Галина Чередий

Неделю последнюю как и не жил — болел. То лихорадило всего, как в горячке, стоило только вспомнить, как это было с ней, в ней. То тоской крыло, ожиданьем, тяжко, беспросветно, без хоть проблеска желания с этим в себе бороться.

А она пришла и бабах! — ядерным взрывом мозгов моих золото-солнце глаз среди ночи, радость до уссачки прям, как у щенка глупого толстолапого, что хозяйку свою родненькую-одну такую на всем белом свете дождался, а следом все по-взрослому — похоть лютая, до слепоты и потери дыхания.

Эрин обняла и правда чуть не переломала, но только опомнилась и отпустила и меня аж подклинило от потери. Сразу мало стало, опять этого контакта, когда между нами ни миллиметра, ни капли воздуха друг без друга захотелось адски.

Эр-р-р-и-и-ин-Эрин-моя Эрин! Глазами сверкает, силой своей то и дело шарашит, а мне она уже как новая доза бешеной похоти. Не отталкивает, не пугает, а точно наоборот – к ней со всей дури швыряет. Грозит, а сама гнется, течет пылающим шелком кожи нежнейшей под лапами моими и между ног по морде наглой, которой терся об ее жару мокрую. Целовал, хапал, бедра тиская, удерживая; вдыхал, языком и пальцами лез,дурея от аромата и вкуса неизведанного, но сразу, с первого нюанса моего заветного, такого, что другим просто немыслим. А по самому как ток высоковольтный пустили — за малым не гудел, как те провода, а членом уже доски под собой мог крушить запросто.

Не знаю-не понял-не в состоянии уже был, кончила ли Эрин, я ведь эгоистичная скотина и сам перся зверски от того, что творил такое непотребство сладко-соленое-дурманное впервые в жизни. Но терпеть больше сил не стало, когда ее затрясло и прогнуло. Меня самого заколотило, аж зубы залязгали, как у голоднючего кобеля. Взвился на колени, ствол сжал и на нее прям упал, направляя себя сходу куда надо. А там — пекло нежнейшее погибельное. Жарко, тесно, мокро, членом в рай, где встречают как если бы вечно ждали. Впиливался в нее по самый корень, врезался так, что наверняка у обоих по синяку на лобках светит, а все недостаточно чудилось. Сатанел прям, а все мало-мало, полное безумие, хоть собой напополам мою княжну пропаши, а потом так чтобы и срослись, уже чтоб одно-единое целое — ничем не раздерешь.

— Не смей! Не закрывай глаза! Рук не убирай! — ревел ей чокнувшися от похоти чудовищем, — Смотри! Смотри и обнимай!

Золотые глаза полыхнули яростным пламенем, прожигая мне сердце навылет, Эрин обняла, как велел, не жалея, себе волю давая и я тут же рванул на свободу за ней. Туда, наверх-в пропасть бездонную, в кайф мозговыносящий и боль от интенсивности близости. В оргазм, что душой своей могу поклясться, точно был наш общий. Вот так, теперь всегда только так.

На этот раз и вся вкуснота отходняка мне досталась сполна. Опустился мокрый, то и дело дергающийся от догоняющих волн кайфа на такую же Эрин, продолжая вжиматься между ее ног, не желая разъединяться и, рвано выдыхая; целовал ее лоб, веки прикрытые, собирал капли пота или слез на висках; вдыхал-вдыхал аромат общей испарины, волшебный запах-свидетель нашего удовольствия. Слушал и ее дыхание выравнивающееся, жмурился ловя затухающие кайфовые сжатия вокруг опадающего члена, не желая пропустить ничего, ни единой грани ощущений. Все мое, все мне, как и она сама.