Книга Тихая пристань, страница 49 – Анна Рогачева

Лексей посмотрел на девочку. На ее испуганное, залитое слезами личико. Что-то дрогнуло в его искаженном лице. Не раскаяние. Скорее, острая, жгучая досада. Досада на то, что его «великая месть» свелась к этой жалкой сцене в вонючем хлеву перед плачущим ребенком.

— Я… я не для этого пришел, — пробормотал он, но голос его потерял хватку.

— Для чего? — спросила Арина. — Чтобы убить меня? Убьешь. Семеныч «подтвердит» мою вину. Пан Гаврила, может, даже вернет тебя в милость на день, на два. А потом найдет нового шептуна. Или решит, что ты слишком опасный свидетель. А дети мои… — она обвела рукой Петьку и Машеньку, — … останутся сиротами.И вырастут, чтобы ненавидеть тебя. И всю твою гнилую систему. Твоя победа продлится один день. А потом — только новая кровь и новый страх. Это то, чего ты хочешь?

Он молчал. Дубинка в его руке опустилась. Он смотрел на корзинку с иглами, на хлеб, на воду. На простую, бедную, но честную обстановку этого места. И на женщину, которая смотрела на него не со страхом жертвы, а с печалью, почти с жалостью. Это было невыносимо.

— Что же мне делать? — внезапно вырвалось у него, и в этом вопросе прозвучала вся его потерянность, вся пустота человека, у которого отняли единственную, хоть и грязную, роль в жизни.

— Уйти, — просто сказала Арина. — Уйти далеко. Начать с чистого листа. Ты умен, Лексей. Ты умеешь находить подход к людям. Используй это не для того, чтобы их губить, а, чтобы… выживать. Честно. Или нет — это твой выбор. Но этот порог, эти дети — они не твоя добыча. Они — просто люди. Которые хотят жить. Как и ты когда-то хотел.

Он стоял, тяжело дыша, будто только что пробежал десять верст. Его взгляд блуждал по стенам, по лицам. В нем кипела ярость, обида, жажда мести. Но против чего? Против этой тишины? Против этого хлеба? Против правды, которую она, не повышая голоса, вложила ему прямо в сердце?

Словно в тумане, он развернулся. Открыл дверь. И, не сказав больше ни слова, вышел в темноту. Шаги его, все так же шаркающие, скоро затихли в ночи.

В хлеву стояла гробовая тишина. Потом Машенька громко всхлипнула. Петька медленно опустил копье, его руки дрожали.

Арина подошла к двери, закрыла ее и прислонилась лбом к грубым доскам. Все ее тело вдруг затряслось от нервной реакции. Она едва стояла на ногах.

— Мама? — тихо позвал Петька.

— Все хорошо, сынок, — прошептала она, не оборачиваясь. — Все хорошо. Он ушел.

Но она знала, что это не конец. Это была лишь одна битва в войне, которая только начиналась. Она выиграла ее не силой, не магией, а словом и правдой. Но где-то там, во тьме, оставались пан Гаврила, коллекционер Леонид, холодные «очи» с того знака. И она, Арина, теперь знала самое главное: ее сила была не в том, чтобы колоть, как иглой. Она была в том, чтобы сшивать.Сшивать разорванное. Сшивать правду. И, возможно, однажды — сшивать из клочьев этого жестокого мира что-то целое, что-то стоящее.

Она обернулась к детям, к сестре. Ксвоему маленькому, выстраданному миру.

— Спокойной ночи, — сказала она им, и впервые за много дней в ее голосе прозвучала не просто твердость, а тихий, непоколебимый мир.

— Врага больше нет у порога. Сегодня.

Утро после ухода Лексея было странным — тихим, прозрачным, будто воздух после грозы. Арина ставила самовар. Петька, выполняя свой утренний обход, вернулся с докладом, что на земле у калитки — только следы их собственных вчерашних шагов. Ничего. Как будто ночной визит был коллективным сном наяву.