Книга Тихая пристань, страница 1 – Анна Рогачева

«Меня не магия спасла, а умение вязать узлы, сушить травы и считать не только монеты, но и каждый свой шаг. В мире, где нет чудес, самое большое чудо — это руки, что умеют превращать боль в надежду.»

— Запись на полях прялки

Жизнь, как долгий летний день, клонилась к вечеру. Солнце, что когда-то палило знойно и безжалостно, светило теперь ровным, золотистым светом, готовясь коснуться линии горизонта. Анна Ивановна — а именно так ее звали в той, первой жизни — ощущала это всем своим существом. Не боль, не страх, а тихую, почти осязаемую усталость, похожую на ту, что наступает после долгой и честно проделанной работы в поле.

Она лежала на своей кровати, под легким ситцевым одеялом, и сквозь приоткрытое окно доносился запах влажной земли после дождя и пение скворцов. Ее ладони, исчерченные прожилками, как карта всей ее долгой дороги, покоились на одеяле спокойно. В них уже не было былой силы, что ворочала мешки с зерном, но они помнили каждое движение, каждый стежок, каждое прикосновение.

Перед ее внутренним взором проплывали картины, нестройные, как кадры старой киноленты, но оттого не менее яркие. Голодное, холодное детство, опаленное войной. Спасительная горечь лебеды во рту, сладость первой украдкой сорванной морковки с колхозного поля. Потом — юность, отлитая в суровый гранит послевоенного восстановления. Работа до седьмого пота, когда ноги подкашивались от усталости, а руки сами тянулись к тому, чтобы сделать еще хоть что-то, выкроить, смастерить, сохранить.

Юность… Это слово отзывалось в ней не беззаботной легкостью, а звоном натянутой струны — напряженной, готовой сорваться в отчаянный крик или, напротив, зазвенеть победной мелодией. Это была пора, когда жизнь учила ее с суровой, почти жестокой прямотой.

Первой и самой главной учительницей была бабушка, Матрёна. Руки ее, казалось, знали всё. Они не гладили по голове, не ласкали. Они работали. И в этой работе был главный завет.

«Запомни, Аннушка, — говорила бабушка, вкладывая в ее пальцы веретено, — Бог тебя не прокормит. Прокормят вот эти руки. Умение — оно не сгорит, не сгниёт, его не отнимут. Оно, как соль за пазухой, сбережёт тебя в любой путь».

Бабушка учила ее не ремеслам, а языку вещей. Как отличить крапиву, годную на холстину, от той, что лишь жжется. Какиз золы и бараньего сала родится мыло, от которого кожа дышит. Как вязать так, чтобы шов не расходился под нагрузкой, и плести кружево, чтобы в его дырочках застревали взгляды мужчин.

Первое свое платье Анна сшила в четырнадцать. Это был подарок судьбы — кто-то выбросил на свалку мешок из-за муки, но не простой, а из редкого, крепкого ситца в мелкий голубой цветочек. Она отмыла его в реке, выгладила горячим камнем, и бабушка, кряхтя, разлиновала кусок углем на земле, как выкройку. Иглой служила распрямленная и заточенная рыболовная крючка, нитками — распущенные старые чулки. Она шила ночами, при свете лучины, колола пальцы до крови, но когда надела готовое платье — оно сидело на ее худенькой фигуре как влитое. В тот день она впервые почувствовала себя не добытчицей пропитания, а девушкой. Красивой. И это чувство было таким же острым и необходимым, как хлеб.

Потом был колхоз. Работала она наравне со взрослыми, а то и за двоих. Тяжело? Не то слово. Руки не разгибались, спина горела огнем. Но ее цепкий ум и здесь искал и находил опору. Она научилась не просто выполнять, а пониматьработу. Видела, как ветер сносит семена, и предлагала менять направление засева. Заметила, что на том склоне, где тает снег, урожай скуднее, и носила туда золу из печки. Ее не всегда слушали, но стали уважать. «Головастая», — говорили о ней. И она вела учет снопам в уме, подсчитывая, хватит ли их семье до весны. Это была ее первая, незримая бухгалтерия.