Книга Тихая пристань, страница 7 – Анна Рогачева

Сознание приходило и уходило, как приливная волна, оставляя после себя лишь осколки реальности: вкус теплого отвара на губах, приглушенный шепот и ощущение чистого, грубого холста на теле вместо окровавленной рубахи. Арина открыла глаза. В избе пахло дымом, сушеными травами и чем-то съестным, отчего сводило голодом желудок.

Рядом с лавкой, на низкой скамеечке, застыла худая, как журавль, старуха. Ее фигура казалась недвижимой, словно ветхий стог сена, а лицо, испещренное морщинами, напоминало старую карту, где каждая складка отмечала версту ее долгой жизни. В полумраке избы ее глаза светились тихим, но неукротимым светом, будто два уголька в потухающей печи. Это была Матрена — та самая ведунья, к которой шли за советом и целебными зельями, деревенская повитуха и лекарь, знавшая больше секретов, чем иной молодой знахарь.

— Ну, вот и очнулась наша пташка заморская, — проскрипела старуха, заметив ее взгляд. В ее глазах, маленьких и невероятно живых, не было ни жалости, ни страха, лишь спокойное, деловое принятие.

— Небось, на том свете гостей не ждали?

Арина попыталась улыбнуться, но лишь слабо дернула уголком губ.

— Не ждали, — прошептала она. И тут же вспомнила о главном.

— Дети?

— Целёхоньки. Спят, — Матрена кивнула в угол, где на большом кожухе, свернувшись калачиками, спали Петрик и Машенька. На их лицах не было следов слез, лишь ровное, умиротворенное дыхание. На столе рядом стояли две пустые деревянные миски. Значит, накормила.

Благодарность, острая и щемящая, подкатила к горлу Арины.

— Спасибо вам, — выдохнула она.

— Не мне спасибо, а петушку, что на заре пропел, да тропинке, что к твоей двери вела, — отмахнулась старуха. Она поднялась, подошла к горшку, стоявшему на краю печи, и налила в чашку густой, мутной похлебки. — Ешь. Не жиром подбита, зато живот не скрутит.

Арина с благодарностью приняла чашку. Первые глотки были подобны нектару. Тело, измученное болью и голодом, встрепенулось и жадно впитывало живительную влагу.

— Он всегда… таким был? — тихо спросила Арина, отодвинув пустую чашку. Вопрос висел в воздухе. Имя «Иван» произносить не хотелось.

Матрена тяжело вздохнула, усаживаясь обратно на скамью.

— Иван-то? Нет, детка, нет. Зверь не рождается зверем. Им становятся. Был парень как парень— руки золотые, в деле справный, на деревне завидный жених. А потом… — она мотнула головой в сторону пустого угла, где обычно стоял самогонный аппарат, — … заглянул в зелену бутыль. Сперва по праздникам. Потом — чтоб усталость снять. А после… ему там, в его самогоне, все и привиделось.

— Что привиделось? — не удержалась Арина.

— Будто он не староста, а чуть ли не царь местный. А все кругом — холопы его. А ты — главная холопка. И чем больше хмельной дурман в башку бьет, тем сильнее ему мнится, что его не уважают, смеются над ним. А гнев ищет выхода. И находит. В ком слабее.

В голове Арины, будто сквозь толстую пелену, всплыл обрывок чужой памяти. Не побои, не крик, а… смех. Молодой Иван, с ясными глазами, катает на спине маленького Петрика. Он оборачивается к ней, Арине-прежней, и улыбается. И в той улыбке — ни капли той свирепой злобы, что теперь жила в его взгляде.

— Он… он ладно сапоги ей подбивал, тихо, сама удивляясь, сказала Арина, глядя в пустоту. — Помнится… ладно подбивал. И с огорода первую редиску ей приносил. Говорил: «На, Аринка, солнышко на ладошке».