Книга Тихая пристань, страница 44 – Анна Рогачева

Работала она медленно, почти в трансе. Вокруг собрались люди, смотрели молча. Никто не осмеливался нарушить ритуал. Когда она закончила, рубаха не стала целой. Но она обрела достоинство. Шрамы огня были обрамленыаккуратным, почти священным швом, а заплатка не выглядела заплаткой — она казалась продолжением ткани, ее второй жизнью.

Потом была кукла. Потом — трещина на иконе, которую Арина не замазала, а обвелатончайшей нитью серебряной мишуры, что нашла в своих запасах, превратив черную линию в сияющий, скорбный луч.

Когда она закончила и отдала вещи обратно женщине, та наконец подняла на нее глаза. В них не было слез. Было немое, всепоглощающее удивление. Она коснулась рубахи, куклы, иконы. И тихо, как ребенок, сказала:

— Они… они не болеют теперь. Спасибо.

Она не дала Арине денег. Она дала ей три высушенных на солнце гриба-сморчка и свой взгляд — первый луч жизни, пробившийся сквозь пепел.

Люди разошлись, шепчась. Арина осталась сидеть на ступенях, чувствуя странную, щемящую пустоту. Она отдала много сил. Но это была иная усталость — не от борьбы, а от со-творения. И в этой усталости была тихая, несокрушимая радость.

На обратном пути ее догнал старик-сторож с колокольни, тот самый, что иногда давал ей посидеть в теплой караулке в обмен на починку одежды.

— Видел я, — кивнул он, исподлобья глядя на нее. — Дело ты сделала настоящее. Не всякий на такое решится. Горе чужое на себя взять — тяжелее камня.

— Я не взяла, — честно сказала Арина. — Я… попробовала понять.

— Это и есть самое сильное, — хрипло рассмеялся сторож. — Понять — значит, разделить. А разделенное горе — уже не смерть. Оно… памятник. — Он помолчал, ковыряя палкой землю. — К тебе, слышь, кто-то присматривался. Не из наших. Городской. Про платок спрашивал. Я сказал, что ты, мол, только грубое чинишь, а до тонкостей не доросла.

Арина кивнула, сжимая в кармане сморчки. Благодарность была безмолвной.

— Он, может, и отстанет, — продолжил старик. — Искал мастерицу-волшебницу, а нашел… ремонтника. Но будь осторожней. Такие, как он, не любят, когда их обводят вокруг пальца. Или когда находят то, что ищут, а оно оказывается не таким, как они думали.

— А какое я?

— Ты — не инструмент, — прямо сказал сторож. — Ты — рука. И от руки зависит, станет ли инструмент орудием убийства или созидания. Запомни: паутину плетет паук, чтобы ловить мух. А нить прядет человек, чтобы соткать полотно. Похожие действия, да суть разная. Твоя сила — в нити. Не становись пауком, даже чтобы боротьсяс другими пауками. Соткни такое полотно, в котором их паутина утонет.

Она шла домой, и слова сторожа звенели в ней, сливаясь с детским выводом Машеньки. Не против, а для.Она смотрела на свой хутор, на дымок из трубы хлева, на Петьку, учившего Машеньку разводить огонь без спичек, по-походному. И поняла свою стратегию.

Альбрехт и те, кого он представлял, искали артефакт, источник силы, который можно изучить, контролировать, использовать. Они смотрели на мир как коллекционеры или хищники. Ее сила была иной. Она была не вещью, а процессом. Не статичным источником, а живым умением, вплетенным в ткань повседневности. Ее нельзя было украсть, как нельзя украсть умение печь хлеб или чувствовать землю. Ее можно было только проявитьв действии, в отношении, в шве.