Книга Тихая пристань, страница 41 – Анна Рогачева

Она превращала нищету в достаток, не создавая новое, а укрепляя старое. Это был тихий, глубоко подрывной акт в мире, где бедность была вечным и неоспоримым приговором.

Петька стал ее агентом и стражем. Он носил заказы и готовую работу, зорко наблюдая за дорогой. Он научился по виду прохожего определять, свой это или чужой, просто ли любопытный или несущий угрозу. Машенька, сидя в их хлеву-крепости, училась у матери азам: сортировала нитки, подбирала заплаты. И девочка, сама того не зная, начала проявлять свою чувствительность. Она могла указать на лоскут и сказать: «Этот грустный, мама. Не надо его сюда». И Арина с изумлением обнаруживала, что лоскут тот был из одежды умершего или связан с каким-то горем.

Их жизнь обрела хрупкий, но собственный ритм. Утром — работа по хозяйству для Агафьи (плата за землю под хлевом). Днем — прием заказов и шитье. Вечером — уроки для Машеньки, тихие разговоры с Петькой у очага. Арина учила сына не только стеречь, но и видеть суть: «Смотри на человека не в лицо, а на руки. По рукам видно, что он за птица. И по тому, как он вещь держит — бережно или швыряет».

Но мир за пределами их хлева не стоял на месте. Через две недели вернулся муж Агафьи, Степан — угрюмый, исхудавший, с пустыми руками и полным провалом в городе. Его присутствие нависло над хутором новой, тяжелой тенью. Он с подозрением смотрел на «нахлебников», но пасовал перед спокойной, не отводящей взгляд твердостью Арины и перед очевидной выгодой: еда на столе стала чуть сытнее благодаря ееработе.

Однажды, когда Арина возвращалась из села с мешочком ржаной муки (плата за починку целой груды белья у семьи бондаря), ее нагнал верховой. Не батрак и не солдат. Городской человек в добротной, но неброской одежде, на крепком, не крестьянском коне. Он вежливо приподнял картуз.

— Доброго здоровья. Не подскажете, здесь ли проживает мастерица Арина? Говорят, чинит так, что лучше новой.

Лед пробежал по спине. Голос был вежливым, глаза — внимательными, оценивающими. Но в них не было нужды сельской бедноты. В них был интерес. Охотничий интерес.

— Я Арина, — ответила она, не опуская взгляда. — Чинить могу. Что у вас?

— Дело деликатное, — мужчина слез с лошади, делая вид, что разминает ноги. Он был высок, строен, движения мягкие, как у кошки. — Есть у моей госпожи фамильная вещь. Платок тончайшей работы. Поврежден. Местные говорят, вы с кружевами и тонким полотном управляетесь.

— Могу посмотреть, — сказала Арина, чувствуя, как сжимается в кармане деревянный крючок. — Приносите. Цену назову.

— Он при мне, — мужчина улыбнулся, и в улыбке этой было что-то от Лексея, хотя лицо было другим. Та же скользящая, неискренняя теплота. Он достал из седельной сумки ларец, из ларца — шелковый платок, затканный причудливым серебряным узором. И правда, старинный, дорогой. И правда, в углу — дырочка, будто от прожженной искрой трубки.

Арина взяла платок. И едва пальцы коснулись шелка, ее пронзило. От вещи веяло не памятью, не историей. От нее веяло ловушкой. Узор на платке был не просто красивым. Он был… активным. Словно паутина, ждущая, когда в нее попадет муха. И дырочка была не случайной. Она была сделана специально, нарушая гармонию узора, создавая «больное место», которое требовало исцеления. Это была приманка для того, кто умеет вплетать в вещи жизнь.