Книга Тихая пристань, страница 39 – Анна Рогачева

Ледяная рука сжала горло Арины.

— Кто вы?

— Проходящий, — старик покачал головой. — Но проходящий мимо той самой сосны. Видел знак. И почуял, что знак этот — не приманка, а предупреждение. Кого-то спугнули. Кто-то сумел спрятаться так, что даже Око скользнуло мимо. Это редкость. — Он сунул руку за пазуху и вытащил не монетку, а маленький, грубо вырезанный из дерева крючок-оберег. — Возьми. Не для красоты. Если почуешь, что находят по следу — сломай. Он собьет чутье. Ненадолго, но хватит, чтобы убежать.

Арина взяла деревяшку. Она была теплой, будто живой.

— Почему вы помогаете?

— Потому что мир держится не только на силе, но и на тихом шитье, — странно улыбнулся старик. — И потому, что твои узоры на рубахе Марфы — они хорошие. Мирные. Таких надо беречь. Беги, мастерица.Шей свою судьбу. Но помни — игла может быть и оружием. И когда придет время, тебе придется выбрать: шить или колоть.

Он кивнул и, не дожидаясь ответа, зашагал прочь, растворившись в вечерних сумерках.

Арина стояла, сжимая в одной руке иглу, в другой — деревянный крючок. Страх вернулся, но теперь он был иным. Он был осознанным. Она поняла главное: бегство не кончилось. Оно просто сменило форму. Она больше не жертва, спасающаяся от домашнего тирана. Она стала игроком на поле, где ставки были неизмеримо выше. И ее главный козырь — сила, природу которой она только начинала понимать, — уже привлек внимание других игроков.

Она сунула крючок в самый потайной карман, взяла свою работу и пошла прочь от церкви, в наступающую ночь. Обратно, к детям. К своему маленькому, хрупкому тылу. К новой жизни, которая оказалась не тихой пристанью, а новой, более опасной тканью, в которую ей предстояло вплести себя и своих детей. Игла в ее руке была больше, чем инструмент. Она была судьбой. И Арина наконец-то поняла, как ею пользоваться.

Возвращение на хутор было похоже на вход в склеп — тишина, пропахшая тлением страха и бедности. Дети спали, прижавшись друг к другу, как два птенца в холодном гнезде. Лицо Агафьи в свете лучины было каменным. Она не спросила, как дела в селе. Она просто кивнула на стол, где стояла миска с пустыми щами, и отвернулась, всем видом показывая, что их временный союз исчерпан. Арина поняла: неделя, о которой они договаривались, сжимается до трех дней. Пятак и кусок хлеба, принесенные из села, не впечатлили сестру. Внутренняя экономика страха и голода требовала более весомой валюты.

Той ночью, когда в избе воцарился тяжелый сон отчаяния, Арина достала деревянный крючок, подаренный странником. Он лежал на ладони, неказистый, грубый. Но под подушечкой пальца она ощущала едва уловимую вибрацию, будто от далекого колокола. Это не было тепло ее вышивок. Это был другой род силы — дикий, древний, не созданный, а прирученный. Сила границы, заслона, запрета. «Собьет чутье», — сказал старик.

Арина закрыла глаза, сжимая крючок. Ее мысленный взор, обостренный последними событиями, уловил разницу. Ее собственная сила, рождавшаяся в стежках, была утверждением.Она вкладывала в мир чувство: будь красивым, будь цельным, храни, согревай. Сила крючка была отрицанием.Ее посыл был прост и первозданен: не иди сюда, не видь, отстань.

Она положила оберег обратно в потайной карман. Он был страховкой, крайней мерой. Пользоваться им означало признать, что ее собственного умения прятаться недостаточно. А она не хотела этого признавать. Не из гордыни. Из инстинкта. Чужая сила в твоем доме — как чужой кот в погребе: непонятно, на чьей он стороне.