Книга Графиня из Черного замка, страница 23 – Надежда Соколова

Это было новое, незнакомое чувство. Оно не вытесняло моего страха перед переменами, не отменяло желания вернуть прежнее уединение. Оно просто существовало параллельно — легкое, щекочущее нервы и заставляющее кровь приливать к щекам.

Я сняла с вешалки свое обычное, серое платье. Посмотрела на него. Потом снова на бархатное. Вздохнула. И, со странным чувством, будто совершаю нечто слегка безумное, нарядилась в винный бархат. Перед тем как выйти, я на мгновение задержалась у зеркала. Высокая женщина в платье, от которого веяло не роскошью, но скрытым достоинством, смотрела на меня чуть смущенными, но живыми глазами. Я поправила прядь волос и, поймав на своем лице тень улыбки, которую не пыталась стереть, отправилась в столовую. Мне было приятно. И в этом простом факте заключалась целая революция.

Обед протекал в спокойных, почти бессодержательных тонах. Мы говорили о нейтральном: о том, как хорошо потрескивает ольха в камине, о предстоящем, по прогнозам гнома-хранителя, усилении мороза. Граф Артуа держался с той же утонченнойвежливостью, но в ней уже не было напряжения первой встречи — только благодарная усталость. И тогда, отодвинув тарелку с десертом, он произнес то, чего я, в глубине души, уже ожидала:

— Жерар сегодня заметно оживился. Силы возвращаются. Если ничего не изменится, через пару дней мы сможем вас покинуть и больше не нарушать ваш покой. Наши лошади отдохнули в вашей конюшне и готовы к дороге.

Он улыбнулся, и в его улыбке была искренняя признательность.

А я… я почувствовала легкое сожаление.

Оно возникло тихо, где-то в области солнечного сплетения, легкой, холодной тяжестью. Не как удар, а как медленное оседание чего-то на дно души. Я кивнула, произнесла что-то вроде: «Рада, что ваш друг поправляется» и «Буду рада видеть вас снова, если путь когда-нибудь занесет», — все те фразы, которые полагается говорить.

Но внутри звучал иной голос. Голос, который напоминал, что через пару дней длинные коридоры снова станут абсолютно безлюдными. Что за обеденным столом я буду сидеть в одиночестве, и единственным звуком будет скрип собственного стула. Что некому будет оценить узор инея на стекле тем проницательным, понимающим взглядом.

Это сожаление удивило меня своей интенсивностью. Я ждала их отъезда, жаждала его всем своим существом, желавшим вернуть утраченный покой. А теперь, когда он стал реальной перспективой, мой покой вдруг показался… чуть более пустым, чем прежде.

— Это… очень разумно, — наконец выдавила я, поднимая на графа взгляд. — Желаю вам благополучной дороги.

Мы закончили обед в той же вежливой тишине. Но теперь в ней витало нечто новое — неловкое, невысказанное.

Той ночью сон пришел ко мне не как навязчивое видение, а как теплая, бархатистая волна, уносящая в глубину.

Я видела залу замка, но преображенную. Не холодную и торжественную, а наполненную жизнью и светом. На ковре у огромного камина резвились трое детей: две девочки с каштановыми кудрями, как у меня, и мальчик с серьезными янтарными глазами. Они смеялись, и их смех был самым прекрасным звуком на свете — не нарушающим тишину, а наполняющим её смыслом.

А рядом со мной, в кресле у огня, сидел он. Граф Артуа. Не гость, не незваный странник, а… муж. Его рука лежала поверх моей на подлокотнике, теплое, спокойное прикосновение. Он что-то говорил, глядя на детей, и в его взглядебыла та самая умиротворенная глубина, которую я замечала лишь мельком. Он был здесь своим. И я — своей. Не затворницей, а центром этого маленького, сияющего мира. Во сне не было ни тени сомнения, ни страха. Только абсолютная, непоколебимая принадлежность этому месту, этому человеку, этой жизни.