Книга Графиня из Черного замка, страница 24 – Надежда Соколова

Я проснулась утром не от звука, а от ощущения. От странной, легкой тяжести счастья в груди, будто я всё еще держала чью-то руку. И прежде чем сознание полностью вернулось, прежде чем я успела проанализировать или испугаться, мои губы сами растянулись в широкую, беззащитную улыбку. Она была как луч зимнего солнца, пробившийся сквозь толщу туч, — редкая, яркая и по-детски чистая.

Улыбка держалась несколько секунд, пока я лежала с закрытыми глазами, цепляясь за обрывки сна: запах детских волос, ощущение ткани его камзола под моими пальцами, звук его смеха, низкого и теплого.

Потом я открыла глаза. Увидела знакомый балдахин, холодный свет зимнего утра в окне. И осознала. Осознала, ЧТО мне приснилось.

Улыбка медленно сошла с моего лица, но не исчезла совсем — она осталась где-то в уголках глаз, легким теплом на щеках. Смущение? Да, было. Легкая паника от такой дерзости подсознания? Безусловно. Но сильнее всего было другое — тихое, ошеломленное изумление. Не перед сном, а перед самой собой. Перед той частью меня, которая, оказывается, могла мечтать об этом. Которая, вопреки всем моим убеждениям и страхам, нарисовала такую ясную, такую желанную картину.

Я встала и подошла к окну. Замок, леса, снег — всё было как прежде. Но что-то внутри сместилось, перевернулось. Страх перед переменами не исчез, но он больше не был одинок. Теперь с ним соседствовало это новое, трепетное и пугающее чувство — предвкушение. И от этого вида знакомого, заснеженного пейзажа у меня снова, совсем чуть-чуть, дрогнули уголки губ.

Глава 10

Днем, когда мягкий зимний свет лился из высокого окна кабинета, я снова сидела с планшетом. Но сегодня линии выходили иными. Я рисовала не архитектурные детали и не графичные ветви, а вид из окна своей башни — тот самый, что видела каждое утро. Однако сейчас на пергаменте было не просто изображение: я старалась уловить, как солнечный луч играет на кристаллах инея, как тени ложатся мягче, создавая не холодную строгость, а некую… задумчивую нежность. Я даже добавила едва намеченный силуэт птицы на дальнем дереве — крошечный знак жизни в заснеженном мире.

И снова легкий стук в дверь, и снова он на пороге. Граф Артуа вошел беззвучно, как и в прошлый раз, но на сей раз его присутствие не стало неожиданностью — будто я его подсознательно ждала.

— Опять за работой, сударыня? — спросил он тихо, приближаясь.

Я кивнула, откладывая грифель. Граф подошел, взгляд его скользнул по рисунку, и в его глазах мелькнуло что-то, что заставило мое сердце учащенно биться — не смущение, а скорее одобрение, понимание.

— Вы меняетесь, — заметил он мягко. — Ваши линии… они стали менее строгими. В них появилось дыхание.

Я не знала, что ответить, и лишь пожала плечами, чувствуя, как тепло разливается по щекам.

Тогда он обвел взглядом стены, заставленные десятками моих работ, и задал вопрос, от которого у меня перехватило дыхание:

— Вы не планируете выделить отдельное крыло в замке под галерею? Под ваши картины? Здесь, на мой взгляд, собрана потрясающая коллекция. Она заслуживает того, чтобы ее видели.

Я уставилась на него, совершенно ошеломленная. Галерея? Моих рисунков?

— Господин граф, — проговорила я наконец, и голос мой звучал сдержанно, почти сухо, скрывая внутренний взрыв непонимания. — Кому это может быть интересно? Это же просто… мои личные заметки. Наброски. И кто, скажите, станет появляться в Черном Замке, чтобы смотреть на них? Сюда, как вы сами знаете, дорогу давно забыли.