Книга Две хризантемы, страница 83 – Рико Сакураи

С подачи своего племянника он официально провозгласил государственными религиями синто и буддизм, христианство же подверг жестоким гонениям, приказав разграбить португальскуюмиссию на озере Бива, а патеров^[49]распять на крестах подобно Иисусу Христу.

Проникнувшись к племяннику доверием, он самолично возвел его в должность Высшего советника императора. Тем самым еще раз подчеркнув, что ему безразлично мнение правящего дома и его государя императора Гендзи.

С течением времени Хидэёси стал все чаще задумываться над тем, что император слишком слаб и на троне Аматэрасу должен восседать другой правитель из рода Тоётоми. А после того как любимая наложница родила ему сына, и вовсе уверовал, что сама Богиня Солнца желает его возвышения.

В Исияме подданные сёгуна решили, что их господин сошел с ума. Но ни один из самураев или сановников не посмел высказаться по этому поводу, опасаясь за свою жизнь.

Манами, жена Хидэёси, будучи не в состоянии смириться со своим положением, ведь сёгун всячески унижал ее, отдавая предпочтение молодым наложницам, покончила жизнь самоубийством. Ее дочери навсегда покинули резиденцию в Исияме, удалившись в один из синтоистских храмов в предместьях Киото.

В стране окончательно установилось двоевластие. Сёгунат, призванный охранять власть императора как от внутренних врагов, так и от внешних, трансформировался настолько, что стал представлять опасность не только для правящего дома, но и для многих князей, чье богатство вызывало вожделенную зависть клана Тоётоми.

1596 год

Недавно Гендзи-тэнно^[51]миновало двадцать девять лет. Жизнь научила его простой придворной истине: не доверять своим советникам, Левому министру, Правому министру, как, впрочем, и канцлеру… Кто знает, сколько им заплатил Тоётоми Хидэёси.

Гендзи все чаще ощущал себя одиноким. Его супруга, госпожа Хикари, ничего не понимала в политике и двоевластии и предпочитала придворные развлечения. Император отдалился от жены и все реже посещал наложниц, которыми окончательно пресытился, ибо каждая молодая женщина принадлежала к какому-либо знатному роду и пыталась заполучить от Гендзи различные привилегии для своей семьи. Император устал, он жаждал покоя. В последнее время его стали посещать мысли о затворничестве, все чаще охватывало непреодолимое желание надеть простую рясу монаха, остричь волосы и в простых крестьянских сандалиях пешком покинуть Киото, уединившись в каком-нибудь отдаленном монастыре, и чем дальше он будет расположен – тем лучше.

Настал час Обезьяны, но Гендзи за весь день так и не отлучался из своих покоев. Госпожа Аояги, обеспокоенная душевным состоянием сына-государя, решила навестить его. Когда она появилась в императорских покоях, Гендзи рисовал тушью. Из-под его тонкой кисти появлялось изображение некоей горы, у подножия которой во всей красе раскинулся буддийский монастырь.

Госпожа Аояги тихонько подошла к сыну и заглянула ему через плечо.

– Прекрасная живопись! – одобрительно воскликнула она.

– А, это вы, матушка… Да, решил занять себя рисованием…

Аояги села на татами напротив императора.

– Как ваша супруга? – поинтересовалась она из вежливости.