Книга Эта башня во мне, страница 71 – Надежда Ожигина

Кромешники, наконец, разглядели, что в ворохе туч давно идет бой. Их слаженный удар задержал дракона, и Григ отступил к окну, под защиту гостиницы «Ленинградская», ее новорожденной связи с со-зданием.

Скелет Самойлова скрежетал внутри, бесновался по ту сторону застеколья, но Григ показал ему средний палец и перестал обращать внимание. Он выставил защитный барьер и, держась за живот, наблюдал, как столичная кромешная рать бьется с тенью в свинцовых тучах. Потом сделалось зябко до дрожи, мир покачнулся и посерел, и почему-то с трудом получилось вытереть мокрые губы, соленые, лиловые, как у вампира, что поперхнулся обедом. Пускай.

«Силен, аспид, – думалось в полудреме. – Давит даже через защиту. И вся королевская конница, и вся королевская рать… Музыка, как оружие. В этом мы с ним похожи. Много ли в мире бойцов-музыкантов? Семиструнный цинь – неплохая зацепка. Нужно спросить у отца…»

Воронцов вскинул голову, улыбнулся змею, ведущему бой в небесах в тщетной попытке разметать кромешников и добить противника на балконе. Дракон тоже понимал, что ошибся, открыл карты в игре раньше времени, купившись на мнимую беспомощность Грига. Они ведь даже не начали бой, так, размялись парой ударов. Гневный дракон разбивал все атаки, но не мог одолеть двойного барьера: веерной защиты ордена Субаш и величия гостиницы «Ленинградская», охранявшей обретенную плоть и кровь.

– Не так просто меня убить, – подмигнул Григ дракону мести и гнева, – многие пытались, тебе не чета.

Он снова показал средний палец, уже не скелету, а серым тучам, в которых постепенно таяла мгла, проливаясь весенним ливнем. Устроился у стены, зажимая рану левой рукой, и заснул, как сидел, на полу, ощущая себя бродячим псом, побитым, но отстоявшим право на заветную сладкую кость.

Который день было шумно в обычно тихой Немецкой слободе.

Пыль висела плотная, душная, забивала легкие, хватала за горло, будто мстили разбитые камни, рвали в клочья здоровье своих палачей. Грохот стоял и скрежет, плач сиротливый, жалобный. Кто-то стенал, кто-то пел гимны, не жалея истерзанных легких. Кто-то тихо и обреченно шептал слова отходной молитвы.

На улице Вознесенской сносили кирху, известную в народе как «Старая обедня».

Шептались, что из тех работяг, кто первыми ударил по стенам кувалдами, уж никого не осталось в живых: мол, покрылись язвенной сыпью и снаружи, и изнутри, в ежечасье сгорели, задохлись, в назидание большевистским варварам, дабы не касались нечестивцы святынь.

Да разве остановит исподняя месть осененных благим партийным приказом! Коли есть постановление Моссовета, разберут и растопчут в пыль хоть пирамиду египетскую! Вавилонской башни не пощадят, если вдруг возродится под темной луной.

Суетились рабочие, торопились, гремели на всю улицу инструментами. Отмахали кувалдами и кирками, теперь взялись за лопаты. В отдалении украдкой крестились бабки и жалели шепотками «немчуру лютеранскую». Вроде и дела нет православным, а все не по сердцу, когда храмы ломают. Старались немцы-то, бились за церковку или, по-ихнему, за кирху, подписи собирали в защиту, письма засылали аж в самый ВЦИК, но толку с этого – кот чихнул. Плачь, не плачь, а не осталось и камня от основательной Михаэлькирхе, снесли старейший лютеранский храм вместе с пристроенной колокольней. Сколько бед пережила Михайлова церковь, горела в пожарах, строилась заново, крепла верными прихожанами. Но позарился на земли вокруг ЦАГИ, аэродинамический институт. Моссовет дал добро на снос – и вот результат, любуйтесь: церковь не просто сравняли с землей, вгрызлись в фундамент, в основы основ, тревожа могильные плиты. Говорят, все, что сыскали внутри мало-мальски ценного и полезного, сдали под расписку в музеи столицы, всякие оклады и канделябры, да кто же этому верит? Вон, глядите, опять поднимают, не дают спокойно лежать во гробах! И костюмы на скелетах чудные, это ж с каких времен упокойники? А звезда-то, звезда горит! Что солнце ясное, аж глазу больно!