Книга Эта башня во мне, страница 157 – Надежда Ожигина

Или я поняла суть игры? И успешно отражала атаки?

– Да кто ты такой? – рявкнул вдруг голос, от которого вздрогнули я и Обухов.

Через миг нас окружил хоровод прямоугольников из тонкой бумаги, ярко-желтых, шелестящих под нездешним ветром, изрисованных чудными знаками. Сразу стало легче дышать, отпустила боль, очистился разум.

– Какого ракшаса сорвал операцию?

Я впервые увидела таким Юэ Луна, гневным, собранным, готовым к битве. И без того светлая кожа побелела в оттенки мрамора, брови сошлись к переносице, глазницы заполнил антрацитовый блеск. Алый рот – как открытаярана. Не было больше чеширской улыбки, не было сияния белоснежных зубов. Злобный оскал, неприкрытая ярость. То ли заклятья, то ли проклятия, слетающие с языка. Он даже звучал теперь по-другому, будто вспененный океан под осколками лунного света.

– А ты кто такой? – возмутился Обухов.

Только Китаец не слушал. Даосские талисманы, невесомая рисовая бумага, полетели сквозь ураганный ветер и ударили в музыкантов. По сигналу Юэ Луна по всему партеру тут и там замелькали тени: люди, корчившиеся от боли, вскакивали и бросались к эстраде, словно бойцы спецназа.

Но я видела, слышала: отряд Китайца не успевает схватить артистов. Те уже таяли, растворялись, отбиваясь напоследок шальными аккордами.

– Упускаем! – заорал Юэ Лун. – Спугнули, не утерпели полпалочки благовоний! Инцы уходят темным путем!

Вновь полетели во тьму талисманы, окружая инцов ликорисами, проросшими прямо на сцене…

Господи, почему во тьму? Почему так стремительно погас свет, будто кто-то обесточил концертный зал, оставив освещенной лишь ракушку эстрады?

Сердце остановилось, я даже рухнула на колени от скрутившего в узел спазма, а за спинами китайских инцов вдруг грянул во всю мощь орган Шуке, пригибая зал, очищая, оглушая все живое и неживое беспощадной BWV565, токкатой и фугой ре-минор Иоганна Себастьяна Баха!

Огромный гэдээровский инструмент, все время таившийся в глубине сцены, играл сам по себе, без органиста. Клавиши вжимались так яростно, что слышался стук костей. А все остальное заполнил звук, выметая бамбук и шелк, заглушая скрипку и крики Китайца, заставляя погаснуть карты и рисовые талисманы.

Первой хрустнула флейта дицзы, разбилась на осколки нефритовая сяо, порвались струны на пипе. Струны гуциня выдержали, зато треснул пополам деревянный корпус. Шен просто выпал из рук владельца, склоняясь перед сильнейшим.

Варварство, но эффективное. Жестокость, но своевременная.

Григ, даже не появившись в зале, убил не инцов, но их инструменты, отметая возможность побега. Их магия слишком зависела от извлекаемых звуков. Обессиленные музыканты потеряно опускались на пол в алом круге паучьих лилий, вглядываясь в лица неслучившихся жертв.

К ним уже спешили кромешники, вальяжно шагал по проходу Фролов, словно пленение гастролеров было его личной заслугой.

Бах умолк, точнонезримый клавишник решил попить кофе, прервав репетицию.

Я повернулась к Фролову, все еще сжимая скрипку в руке, и вымученно улыбнулась:

– Против лома нет приема, господин командор. Пред Бахом все пусто и суетно…

Машина петляла по центральным улицам, простаивала на светофорах, словила с десяток локальных пробок. Я порывалась идти пешком, хоть к «Ленинградской», хоть в парк «Сокольники», прямо в концертном платье и с черным кофром через плечо, но Юэ Лун вызвал такси.