Книга Эта башня во мне, страница 155 – Надежда Ожигина

– Ты отъявленный меломан?

Юэ Лун приглушил детский восторг и недовольно нахмурился:

– Русский язык – язык свободы. Вы так вольно обращаетесь с любыми формами! Отъявленный негодяй – понимаю. Высшая степень отрицательных качеств. А меломан? Разве это плохо? Лишь совершенный муж способен понять и прочувствовать музыку.

– Не хотела тебя обидеть, – теперь уже я, в знак извинения, коснулась руки Юэ Луна. – Просто шутливый музыкальный сленг. Ой, смотри, они начинают!

Музыканты вышли на сцену и с достоинством расселись на стульях. Сердце пропустило пяток ударов, когда я заметила, что их лица скрывают серебряные полумаски. Мысленно перебрала инструменты, которые предстояло услышать. Гуцинь, две флейты, пипа и шен. Неужели это та труппа, которую нанял Кондашов в «Пекине»? Черт! Почему я сижу в партере, вместо того, чтоб встретиться с Обуховым,как условлено, на балконе? Почему не могу прямо сейчас поделиться всеми догадками?

Причина сидела рядом, под боком, гладила мою руку, стиснувшую подлокотник, и жмурила глаза в предвкушении музыки.

Впрочем, когда начался концерт, я тоже забыла обо всем на свете. Не осталось боли, ушло отчаяние, растворилось в чарующих звуках саднящее чувство тревоги. Предательство Элен, равнодушие Грига, мучительная смерть Кондашова – таяли, будто соль, залитая крутым кипятком. Я зависла в чувственном вакууме, в темной космической безысходности, а вокруг меня расцветали звуки, создавали образы, дарили подсказки, наполняли душу неведомым смыслом. Почему-то хотелось плакать от счастья, плыть по ласковым звуковым волнам, наслаждаясь покоем и безмятежностью.

– Классический дуэт, цинь-сяо, жемчужина всех искусств, – прорывался в мозг страстный шепот Китайца. – Флейта сяо и семиструнный цинь. Переплетение двух энергий. Бамбук и шелк, инь и янь. Ты хотела услышать гуцинь, но сяо – лунное совершенство. Мелодия подобна влажному дыму, он обволакивает шелк гуциня. Сяо – квинтэссенция даосской веры, когда из пустоты рождается нечто, всеобъемлющее и великое. На звуки сяо слетаются фениксы. Гуцинь же – инструмент дракона!

При этих словах я вздрогнула и смогла ненадолго вернуться в реальность.

Юэ Лун расслабился, прикрыл глаза, перебирал в такт музыке тонкими пальцами. Кругом непривычная тишина. Ни шепотка, ни шуршания фантика, ни жужжания фотокамер в попытке тайком щелкнуть эстраду.

Музыка затопила зал, и публика обернулась рыбами, безмолвными, тихими, безучастными, лишь плавники шевелились и чешуя посверкивала в лунных бликах. Многие бездумно двигали пальцами, подобно Юэ Луну, сплетаясь душой с утонченной магией звуков. Я снова обернулась прозрачной медузой и принялась опускаться на дно, наблюдая за сценой сквозь толщу воды под дымно-чернильные переливы сяо…

– Интересная лекция, молодой человек, – послышался немузыкальный шепот, вдребезги разбивший иллюзию. – Умеете подкатить, оценил. Аль, маски те же, я правильно въехал?

Я очнулась, порывисто обернулась, прерывая зрительный контакт с эстрадой.

Сзади пристроился Обухов, внаглую заняв чье-то кресло. Изгнанный им ценитель Востока медленно брел по проходу, шатаясь на ватных ногах.

– Маски те же, – закашлялась я, окончательнопробуждаясь. – Даня, что происходит?

Горел на запястье травяной браслет, и не было больше подводного мира, пронзенного лунным свечением. Весь зал разрезало частой сетью, сплетенной из двенадцати люй, классической нотной системы Китая. Под этой сетью, попавшись, как рыбы, увиденные мной в полусне, подергивались в состоянии транса ценители китайской культуры. Они словно обернувшись ароматными чашами, из которых утекала энергия, та самая пресловутая ци, чьи потоки отвечали за магию, а еще за здоровье души и тела.