Книга Эта башня во мне, страница 154 – Надежда Ожигина

Юэ Лун с бесподобной улыбкой и непрошибаемым пофигизмом рушил все мои планы на вечер, подменяя минутным порывом.

– Разве я утверждал, что богатый? – рассмеялся довольный Китаец. – Я говорил, что вечный. Конечно, преувеличил немного… Вы кого-то ищете, Аля? Пожалуйста, побудьте со мной. Вы все время куда-то спешите!

Юэ Лун угостил шампанским в буфете, умопомрачительно дорогим, познакомил, как со старым приятелем, с атташе по культуре Китая и каким-то чопорным дипломатом. Похоже, этот милый мажор был влиятелен сам по себе, без тени предков за модным костюмом.

Все любопытнее и любопытнее. Чем он занимается вне учебы? Зачем приехал в Москву? Помнится, Марго упрекала, что Юэ Лун забил на экзамен. Ну и на что же отвлекся Китаец в день моей инициации с башней?

Я прописывала в голове вопросы, явно ища оправдание. Я не кидаю товарищей ради места в пятом ряду, а расследую подозрительный факт с яркой китайской окраской. Вдруг Юэ Лун знает дракона? Вдруг поможет выйти на след?

– Среди ста цветов сливы мэй – самые благородные, среди всех инструментов цитра цинь – самый изысканный! – развлекал меня беседой Китаец. – На гуцине не просто играют, на нем совершенствуют душу и поток внутренней ци. Этому инструменту, А-ля, больше трех тысяч лет. И последнюю тысячу внешний вид не меняется! Даже мурашки по телу, правда? Недаром он под охраной ЮНЕСКО.

Мурашки действительно были, от того, как близко склонялся Китаец, обольщая меня музыкальной сказкой. От того, как прихватывал мои пальцы, накрывая узкой ладонью. Конечно, мои знания о культуре ограничивались просмотром дорам, но я помнила, какое значение в них отводилось прикосновению рук. От того, что вытворял Юэ Лун, делалось жарко и душно, хотя в зале царила прохлада.

– Есть такой термин, «циньжень», «люди циня». В Китае сменялись эпохи – Тан, Сун, Мин,Цин – а люди перебирали струны, раскрывая в музыке душу. Вот сегодня, если верить программке, мы услышим «Песню южного ветра». Одну из древнейших китайских пьес! В нашей традиции, дорогая Скрипачка, не было привычной нотации. Музыка описывалась словами. Я видел древние нотные записи. Это не знаки на пяти линейках, это подробнейшие инструкции, что зажимать и как дергать. Слишком многое остается при этом на откуп фантазии исполнителя. Поэтому истинные жемчужины передавались от учителя к ученику. Циньжень сберегли для нас сокровища мысли, целый пласт философии.

Невероятный кайф – сидеть рядом с Юэ Луном и слушать, слушать. Как много он знал о музыке! Как интересно рассказывал об устройстве гуциня, о его истории, о мелодиях, которые предстояло впитать. И все время держал меня за руку, словно делился внутренней силой, восполняя прорехи энергии.

– В этой программке заявлено, что услышим двух гуцинистов! – когда мы успели перейти на «ты», для меня осталось загадкой, но получилось легко и просто, словно дружили с рожденья. – Ой, прости. Не гуцинистов, веньженей. Я хотела сказать, что сначала – ансамбль: гуцинь, пипа, две флейты и шен. А потом – просто гуцинь?

– В финале выступит великий мастер, ради которого все и пришли. Вы такое зовете – сольник. Мне нравится этимология слова. Вся соль концерта – в двух дивных мелодиях! Мы услышим в его исполнении «Высокие горы и текущие реки». А еще «Цветы сливы». Чудесно, чудесно!