Книга Мать смерти и рассвета, страница 266 – Карисса Бродбент

«Ты найдешь, что еще спалить дотла, – прошептал голос Нуры. – Ведь больше ты ничего не умеешь».

– Убирайся. – Я отдернула руку. – Убирайсявон!

Моя магия заметалась между стенами, заставляя их дрожать. По камням повсюду расползались лозы, подбираясь к ногам матери.

И вот оно. Страх. Меня боится собственная мать. Хорошо.

Она направилась к двери, но на полпути обернулась:

– Эф, я люблю тебя. Пусть несовершенно, но всей душой.

Веками я мечтала только об одном: услышать, что меня кто-то любит, и знать, что эти слова – правда. А сейчас я не понимала, что делать, ведь где-то глубоко, с большой неохотой, возникло осознание: слова матери – правда.

Отвернувшись к стене, я слушала, как удаляются ее шаги.

Как она посмела указывать мне? Как посмела снова разорвать меня на части, вскрыть едва зарубцевавшиеся раны на сердце? Как посмела говорить о Кадуане в таком тоне, словно о злобной силе, которую необходимо сдерживать?

Ярость прорвалась сквозь пелену отчаяния, прижимавшую меня к кровати последние несколько недель. Я предавалась ей часами. И наконец я встала.

ЭФ

Эла-Дар больше не горел; раны, которые я видела, убегая, затянулись и стали шрамами. В воздухе пахло слезами и смертью. Горе дымкой висело над городом, сгущаясь с каждым вздохом. И с этим горем смешивался гнев.

Мало кто обратил на меня внимание, когда я вернулась в замок, миновала коридоры и поднялась на верхний этаж. Кадуана я нашла в его покоях: он стоял на балконе, оглядывая город внизу. В спальне царил беспорядок, в глаза бросались разбросанные бумаги, карты, окровавленная одежда, книги и записи, залитые чернилами из опрокинутых флаконов. Кровать выглядела нетронутой.

Кадуан не пошевелился, когда я приблизилась, даже не обернулся.

– Мы выступаем завтра утром. Десять тысяч солдат. Все до единого. Каждый воин, каждый повелитель магии, каждая тень. Ты велела мне перестать быть трусом, и я прислушался.

Он говорил совершенно спокойно – с таким спокойствием балансируют на лезвии рассудка в предвкушении падения.

– Посмотри, – сказал он, все еще глядя в окно.

И я посмотрела.

Когда я шла по улицам Эла-Дара, ярость проникала в мои легкие, как туман. Но отсюда, с высоты, я видела ее вживую, видела ее воплощение в гудящей энергии, которая пронизывала каждый закоулок в городе. Все пребывало в движении. Солнце крохотными звездами поблескивало на металле клинков. Город стоял на пороге перемен, и стремление к ним нарастало, подобно бурлящей волне.

– Это ради тебя, – продолжал Кадуан с тем же потусторонним спокойствием.

И однако, он по-прежнему не смотрел на меня.

– Я делаю это ради тебя. Я никогда не говорил этого вслух, но недавно поймал себя на мысли, что жалею о молчании. Когда думал, что ты уже не вернешься.

«Почему ты не боролась за меня?» – спрашивала я мать.

Я разглядывала обращенный к городу профиль Кадуана, сильный и четко очерченный, затем нежным прикосновением повернула его лицо к себе.

Кадуан выглядел совсем иначе, чем до моего ухода. Каждая черточка пропиталась неизгладимой мрачностью. Теперь я разглядела крохотные черные прожилки вокруг глаз, видимые только благодаря фарфоровой бледности кожи; настолько призрачные, что можно было принять их за тени.

И все же он оставался прекрасным. Мой взгляд ласкал каждую черточку его лица, двигаясь от нахмуренного лба к носу, следуя за изгибом губ.