Книга Ночная радуга, страница 41 – Жанна Володина

— Почему же? — спрашивает он, провожая меня к машине.

В шагах десяти замечаю молодого человека с фотоаппаратом, в спешке делающего десятки снимков. Охрана Верещагина, состоящая из трех высоких широкоплечих мужчин, никак на это не реагирует.

— Тебя должны звать как-то неприятнее, — говорю я Никите то, что сразу пришло мне в голову, когда я узнала, как его зовут.

— Это как? — хмурится он в недоумении. — Иннокентий? Дорофей? Онисим?

— Нет. Это вполне себе приятные имена, — почти смеюсь я, услышав вариант «Онисим». — Мне мнился Пантелеймон.

Верещагин перестает хмуриться и улыбается мне вполне доброжелательно:

— Ты можешь продолжать веселиться, но по материнской линии Пантелеймон у меня есть точно. Ты знаешь историю происхождения этого имени?

— Нет, — сознаюсь я. Я же не Варька, чтобы всё знать.

— На греческом это имя означает «совершенство», «высшая ступень», эпитет Зевса, — тень превосходства поднимается из глубины егокарих глаз. — Так что в своих ощущениях ты не ошиблась.

— Тогда почему просто «Никита»? — спрашиваю я, кивком благодаря Виктора Сергеевича, открывшего мне заднюю дверь автомобиля.

— Здесь всё скромно, — отвечает мне Верещагин. — С древнеславянского это просто «победитель».

— Всего доброго! — вежливо прощаюсь я, садясь в машину под непрекращающееся щелканье фотоаппарата.

Верещагин ничего не отвечает, обходит автомобиль сзади и садится рядом со мной.

— В чем дело? — не понимаю я. — Зачем?

— Пресса не простит мне отсутствие поцелуя молодоженов, — неожиданно шепчет Никита, берет в руки мое лицо и прижимается к моим губам. Прежде чем Виктор Сергеевич закрывает дверь, фотограф успевает сделать несколько снимков.

Меня никто к нему не готовит, к этому внезапному поцелую. Он сразу глубокий, очень интимный, требовательный. Мягкие, но сильные губы заставляют мои раскрыться и сразу сдаться. Поцелуй абсолютно грешный и терпкий, табачно-мятный. Уже когда закрывается дверь, автомобиль двигается с места и стук сердца, отдающийся в ушах, стихает и позволяет слышать другие звуки, поцелуй резко становится невесомо нежным, легким, извиняющимся. Верещагин медленно отстраняется, опаляя тяжелым дыханием и придавливая тяжелым взглядом. Мужчина вглядывается в меня с досадой и неприязненно спрашивает:

— Ты вообще живая?

— Более чем, — вежливо отвечаю я, одергивая жакет.

— Разве так должна жена реагировать на первый поцелуй мужа? — интонация «мужа» выражает недовольство и мной, и собой.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Ты мой первый муж. У меня мало опыта. Надеюсь поднакопить к следующему мужу, который будет настоящим.

— Никогда, — сильные пальцы крепко берут меня за подбородок, — никогда не говори одному мужчине о другом. Это может плохо закончиться.

— Мне не хотелось бы закрашивать синяки на лице, — спокойно говорю я. — Современная косметика, конечно, творит чудеса…

Верещагин резко меня отпускает, подает знак Виктору Сергеевичу. Автомобиль останавливается — и мужчина выходит, не попрощавшись.

— Домой? — осторожно спрашивает Виктор Сергеевич, начиная движение.

Мне надо спросить у него про мой паспорт, про Верещагина, но я не спрашиваю и просто киваю.

Несмотря на позднее время, отца нет дома.

— Илья Романович улетел в Киев на пару дней, —проводив меня в гостиную, докладывает Виктор Сергеевич. — Предупредить не успел. Дела срочные. Просил меня передать.