Книга Ночная радуга, страница 107 – Жанна Володина

На сцену выносят те самые лилии, которые так мне понравились. Непроизвольно оглядываюсь на Андрея и получаю очаровательную улыбку от этого симпатичного молодого блондина, явно не собирающего сдаваться, хотя я только что отказала ему даже в дружбе.

— Первоначальная цена лота номер семнадцать…

Начинается торг, который за несколько минут доходит до ста тысяч рублей. Я с сожалением смотрю на картину, вдруг отчетливо представив себе, как мне хотелось бы быть ее обладательницей. Я даже знаю, где я ее повешу. Дома у мамы, в своей спальне.

Неожиданно, увидев мою заинтересованность, к торгу подключается и Верещагин. Таисия Петровна нервно морщится. Елена Барон откровенно злится. Екатерина Воронина не отрывает от меня взгляда, еще более тяжелого, чем взгляд Верещагина до этого. Рита восхищенно наблюдает за тем, как Верещагин одного за другим убирает конкурентов. На сумме триста тысяч рублей он остается один. Но за пару секунд до последнего удара молотка звучит еще одно предложение. Оно становится полной неожиданностью для Верещагина. Сначала он тратит время на то, чтобы посмотреть на того, кто посмел перебить его цену, потом, чтобы уставиться на меня с явным неудовольствием.

Крайне возбудившийся распорядитель быстро закругляет торги. Картина с трогательным названием «Ее звали Лилия» уходит к Андрею Виноградову.

На лице у Верещагина обещание тяжелой смерти. «Я буду тебя мучить, — говорит оно, — убью медленно, но обязательно».

Возможно, это глупо, но я рада, что картина не досталась Верещагину, прекрасно понимая, что он хотел купить ее для меня. Пусть еще раз поймет, что не всё и не всегда должно происходит так, как хочется ему, как решил он. Спасибо, Андрей!

Ужин в курятнике продолжается. Верещагин хмур, но энергичен. Темная сила его энергии куполом накрывает наш странный стол и заставляет всех, кроме меня, нервничать. Он понимает, что время в моем обществеу него ограничено. И меня до сих пор не забрала охрана отца только потому, что идет светское мероприятие и в зале работает телевидение.

Нарекаю Верещагина не петухом, а индюком, так неприятно мне находиться рядом с его Высокомерием в его курятнике-индюшатнике. Его раздражение я ощущаю маленькими волосками на руках, которые встают дыбом, стоит ему посмотреть на меня. А поскольку он и не отрывает от меня взгляда, то чувствую себя мелким электрическим прибором, вынужденным работать до перегрева.

— Ему-то зачем эта картина? — практически плюется желчью его Спесивость. — Терять деньги только для того, чтобы досадить мне?

— Она прекрасна и она посвящена его матери. Не удивительно, что он хочет иметь ее у себя, — спокойно и доходчиво объясняю я, чувствуя потребность защитить Андрея. — И она лучшая из того, что там было.

— Если бы это было целью Андрея Виноградова, тогда да, — возражает сквозь зубы его Надменность. — К сожалению, любовь моя (Рита восторженно улыбается. Таисия Петровна морщится. Елена фыркает. Екатерина ухмыляется), это всё лишь для того, чтобы получить надо мной временное сомнительное превосходство. Я мог бы вложиться в их фонд, а он вложил в него собственные деньги. Неумно.

В это мгновение я вдруг понимаю, что меня пробивает горячее чувство несправедливости, протеста против неверного, неправильного отношения к Андрею. И ещё… Честно. Мне остро хочется драки, настоящей драки с этим сильным, умным, несчастным человеком с мертвой душой, которую уже не оживить. Первый раз за три десятка лет мне важно оставить последнее слово за собой, да что там слово… Мне важно выговориться. Впервые понимаю Варю, которая всегда убеждает нас в мощной силе слова. Именно слова.