Книга Тысяча и одна тайна парижских ночей, страница 222 – Арсен Гуссе

В Спа, разумеется, он встретился с Персиковым Цветком, иначе Греховным Цветком, иначе Белозубой Нини. Всем известно, что эта особа поочередно принимает вид падшей и честной женщины; у нее удивительная способность к метаморфозам.

Людовик придумал выдать ее в Спа за свою жену. Он жестоко поплатился за это, так как Персиковый Цветок забрала тотчас в свои руки бразды правления.

Он предполагал, что его никто не знает, тем более под вымышленной фамилией Дельма.

Итак, в обществе водопийц Персиковый Цветок была официально признана его женой. Нельзя не упомянуть, что она безукоризненно исполняла эту роль, так что один из ее поклонников, встретясь с ней, не узнал ее.

Таким образом она превратилась в госпожу Дельма, которую всюду принимали с честью, приглашали бывать зимой, расспрашивали о модах. Ставили в пример скромности. Впрочем, она показывалась, так сказать, тайком, избегала игорных зал, носила цветные вуали, ссылаясь на палящие лучи солнца.

Но что произошло, когда по прошествии зимы Людовик привез свою жену в порядочные салоны Парижа?

Большое волнение у госпожи Трамон, когда доложили о приезде настоящей госпожи де Дама.

Многие шепотом говорили:

– Он имеет дерзость вывозить в общество свою любовницу!

– Как любовницу? Где вы ее видели?

– В Спа, где он был с женой.

Персиковый Цветок – драгоценная любовница для путешествий: в Париже она обманывает любовника, в путешествии – его знакомых.

Перешли к более чувствительной истории, рассказывал ее воин, генерал, раненный при Сольферино.

* * *

Меня силой утащили с поля битвы и поместили в ближайшей вилле, оставленной всеми обитателями; к счастью, отыскалась ванная комната, в которой нашлась проведенная из источника вода; это спасло меня. Я опустил в воду раненое колено и держал его так целую ночь.

На другой день прислали ко мне монахиню, молодую девушку, которая ходила за мной с несравненной кротостью и неловкостью: во время перевязывания раны я кричал во все горло, но она взглядывала на меня, и мой крик смолкал. Глаза у нее были чудесные, почти черные с синеватым отливом. Поэтому я однажды решился сказать ей:

– Смотрите, но не прикасайтесь ко мне.

До этого времени я был для нее не мужчиной, а раненым, но так как раненый поправлялся, то она стала замечать, что в моих словах заключается не одно только чувство признательности. Два раза в день она ходила в монастырь молиться Богу. Напрасно представлял я ей, что Бог вездесущ, она упорно толковала, что единственно перед алтарем чувствует близость божества. Во время ее отлучек я находился в беспомощном состоянии и пришел в еще худшее, когда она объявила, что не придет больше, так как вечером вернутся хозяева виллы.

Я забыл сказать, что она была итальянка и так же плохо говорила по-французски, как я по-итальянски; тем не менее мы отлично понимали друг друга.

При этом неожиданном прощании я пожал ей руку и высказал свое сожаление:

– Что мне делать без вас, сестра?

– А мне!

Несколько минут мы молча смотрели друг другу в глаза.

– Я увез бы вас во Францию, сестра, если бы вы не были монахиней.

Хоть я не сентиментален, однако прослезился. Она заплакала.

– И мы больше не увидимся?

– Нет, – отвечала она, – бедствия войны дали нам некоторую свободу, потому что мы все ходили за ранеными, теперь же все кончено.