Книга Дикарь и лебедь, страница 102 – Элла Филдс

– Попалась, – проворковал нависший надо мной с молотком и большим гвоздем в руках Серрин. Он придавил сапогом мою лапу и вбил гвоздь мне в крыло – раз, другой…

Я потеряла сознание, а очнувшись, обнаружила, что оба моих крыла прибиты к каменному полу, а перья – бесчисленное количество перьев – были собраны в большой мешок, что стоял у одной из пустующих камер.

– Проснулась, – сказал Серрин и подошел ко мне. – Хорошо. А теперь я отправлю ценный груз из перьев нашей дорогой золотой королеве, но угроза, разумеется, не убедительна без весомой порции крови. Прошу прощения, принцесса. Я знаю, что исцеляться в этом обличье тебе проще, но мне нужно, чтобы ты перекинулась обратно, если хочешь когда-нибудь снова воспользоваться крыльями.

Понимая, что игнорировать его предупреждение себе дороже, я повиновалась, и в глазах потемнело от ошеломительной боли, которую вызывали две открытые раны на моих руках.

– Они заживут через каких-то два-три дня. Я в кость не попал, – сообщил он таким тоном, будто сделал мне одолжение.

Я не ответила. Я боялась, что, открыв рот, завою как дитя или закричу так, что откажут легкие.

Но на этом все не закончилось.

Он усадил меня возле стены, затем сорвал с меня платье, и я осталась в одних панталонах канареечно-желтого цвета. Но и это его не удовлетворило: он воткнул в одну из моих ран кинжал и, провернувего, поднял мою руку над мешком с перьями.

Кровь густой массой потекла по блестящим черным перьям, пропитывая их и мешок из светлой холстины. Туда же Серрин закинул и обрывки платья.

– Твоя мать должна сдаться, присягнуть на верность нашему королю, и тогда мы покончим со всем этим, – процедил Серрин так, словно мне оставалось лишь согласиться с этим, а затем ушел.

Мясник ушел. Он ушел, а я, полуголая, осталась лежать в луже крови, что продолжала подо мной растекаться.

Дейд

Четырнадцати лет от роду

– Вставай, мальчишка.

Я сплюнул сгусток крови на землю – в голове гудело, меч валялся рядом. Я мог бы дотянуться до него, но у меня не было сил. Все мое тело вопило от боли – ныли даже кости.

– Дейд, – рявкнул Серрин.

Я с трудом поднялся на ноги – слишком медленно, по его мнению, – и тут же приземлился на задницу, поскольку его ботинок со стальным мыском врезался мне в живот. Я исторг свой завтрак – горло обожгло желчью, но такое со мной уже случалось.

Каждый проклятый день. Утром, днем и ночью меня пытали без всякого на то повода, но оправдание для этого всегда звучало одинаково.

Дядя схватил меня за подбородок.

– Думаешь, они гордились бы тобой? – Он презрительно усмехнулся. – Ты – просто позорище. А теперь поднимайся, мать твою, на ноги, – взревел он с такой свирепостью, что ослушаться я не посмел.

Я понимал его боль. Я чувствовал ее каждое утро, когда он будил меня ни свет ни заря. Мой отец был его лучшим другом, его кумиром, той половинкой, которой может быть только брат.

И Серрин не позволял мне об этом забыть.

Я подобрал свой меч, и мы продолжили танец. Я атаковал – слева, слева, справа, затем совершил обманный маневр и застал его врасплох. От этого он разозлился еще сильнее, и его удары из тренировочных превратились в смертоносные.

От такой неожиданности я мог бы погибнуть, но в подобную ярость Серрин пришел не впервые. Одного лишь раза, когда я, оказавшись в луже собственной крови, гадал, доживу ли до следующего рассвета, хватило мне, чтобы научиться воспринимать его смертельные угрозы всерьез.