Книга Дикарь и лебедь, страница 104 – Элла Филдс

Я немного ослабил хватку – совсем чуть-чуть.

– Меньше недели, – продолжал он, – меньше недели у нее было, чтобы научиться утолять твою боль, твой голод, твои печали как свои собственные. А у твоего отца… Он провел с тобой всего три дня, прежде чем отправился на ежегодную встречу у мостов. Всего три проклятых дня. – Серрин с нажимом произнес каждое из этих слов, а на лице у него ходили желваки, словно ему с трудом удавалось сдерживать все то горе, что затопило его глаза и так и рвалось на волю.

Я втянул когти. Он зашипел – на холоде от его ран пошел пар, и они начали затягиваться.

– Он задерживался на день. Этого дня хватило, чтобы твоя мать впала в панику, разрываясь между двумя мужчинами, которых любила больше жизни. Я сказал ей, что сам отправлюсь за ним. Умолял ее дождаться утра – утром гарнизон был бы готов отправиться в путь вместе с ней. Она согласилась.

Серрин болезненно сглотнул.

– Она дала мне обещание, – прохрипел он – из его глаз потекли слезы. – И я знаю, что он никогда меня не простит за то, что я ушел спать. Я не остановил ее – той же ночью она оставила тебя с кормилицей и сбежала. Она сбежала к своей половинке, отправилась на смерть, надеясь, что как бы худо ни обстояло дело, все еще можно исправить, что он цел и невредим, хотя прекрасно знала и чувствовала, что это не так.

Я тихо заскулил и убрал лапы с его плеч – те хрустнули под моим весом, – но не отошел. Я так и стоял над ним, не позволяя ему уйти. Не в такую минуту. Я должен был услышать все. Почувствовать, как очередной кусочек моего сердца почернел и отмер.

Серрин всхлипнул, протяжно вздохнул и продолжил рассказ:

– Когда на следующий день мы достигли старого моста, их там не оказалось. Еще два дня мы рыскали по землям и небу Синшелла, покане обнаружили их распятыми на увитых цветами столбах. Все вокруг было в крови, а Кентон Грейсвуд выдвинул требование: мы должны согласиться на их условия – или твои родители умрут.

Его горе слилось с моим собственным и превратилось в бешенство, которое жидким огнем промчалось по венам и угнездилось в моей душе.

– Что за условия? – Серрин едко усмехнулся. – Отослать тебя в королевство людей – в Эррин или за море, – чтобы тебя вырастили там, как одного из них, и ты не узнал, кто ты есть на самом деле, и не обрек их на кончину, которой они опасались. Какая-то чокнутая провидица предрекла, что ты станешь тем, кто пресечет род Грейсвудов.

Сквозь зубы просочился тихий рык, и я стиснул челюсти, а дядя печально улыбнулся.

– Именно, – сказал он. – Они сами обрекли себя, когда отец Алтона рассек мечом горло твоей матери, а затем пронзил ее сердце. Перед этим твоего отца пытали несколько дней, пытаясь заставить его принять их условия, но когда она умерла, он забился в такой агонии, что содрогнулась земля. И так он освободился, и так началась первая война.

Я не заметил, как вокруг нас собрались слушатели, но ни командующие, ни наставники не удосужились приказать волкам отступить. Нет, они вообще не произнесли ни слова, не желая прерывать рассказ дяди, хотя, несомненно, уже слышали эту историю. А некоторые даже были ее очевидцами. Горечь и несправедливость, безнаказанность того преступления не давали им сойти с места – разве что подступить ближе.

– Как ты уже знаешь, закончилась она всего два дня спустя, когда Алтон Грейсвуд пронзил око твоего отца копьем. – Я немного отошел, чтобы Серрин смог сесть. – Их войско сильно превосходило наше численностью, но когда пал и Джоун, принц Грейсвуд, они отступили. Положили конец войне, которую сами же и развязали, словно были судьями, присяжными и палачами сразу, а мы – всего лишь зверьем, обязанным слепо им повиноваться.