Книга Дикарь и лебедь, страница 106 – Элла Филдс

Ветер приветственно загудел, его шум наполнил мои уши, крылья со свистом рассекали воздух, не способные нести меня достаточно быстро, ущелье подо мной перешло в море, а зуд превратился в настойчивое жжение.

Выругавшись, я с чудовищной скоростью бросился вниз, к утесам.

Опал. Я все понял еще до того, как переместился в Цитадель и нашел ее спустя несколько тянувшихся вечность минут. Оправляя на ходу рубашку, я вбежал в темницу – кожа просто пылала – и, увидев ее, как вкопанный застыл у входа.

Голая, в засохшей крови, на каменном полу.

Что-то хрустнуло, но я знал, что здесь никого, кроме нас, нет. То было не что иное, как каменное сердце у меня в груди, по которому с каждым натужным ударом расходились трещины.

Дверь в другом конце темницы скрипнула и открылась. Вошел Серрин с кадкой мыльной воды, за ним семенил целитель. Дядя остановился, и целитель чуть не врезался в него, но вовремя отступил в сторону.

– Дейд, – заморгав, произнес Серрин.

Глаза заволокла кровавая пелена.

Он прикасался к ней. Он… он мучил ее. Он, чтоб его, изранил ее безупречное тело.

Он повыдергал ее перья – несколько штук парили в воздухе, остальные лежали в мешке, что стоял за ней у стены.

Он надругался над моей лебедью.

– Дейд, просто по-послушай. – Серрин поставил кадку на пол и сделал шаг в мою сторону. – Все не так плохо, как… Кх-х.

Я схватил его за шею и бросил в стену. Он врезался в нее с такой силой, что та чуть не треснула. Раздался тошнотворный хруст, посыпалась цементная крошка, и он без чувств рухнул на дрожащий пол.

От этой встряски очнулась Опал – ее судорожный вздох чуть не разорвал меня надвое.

Кулаки сжались сами собой, когти впились в ладони, я застрял между формой мужчины и зверя, ощущая острое желание прикончить Серрина. Позаботиться о том, чтобы он больше никогда не смог ни посмотреть,ни поднять руку на нее – на кого угодно.

И тут она выдохнула: «Тулан», и мне захотелось вонзить когти в собственную грудь, броситься к ее перепачканным в крови ногам и взмолиться о прощении. Расспросить ее о том, какой жизнь была прежде, что она знала о ней и как мы можем все восстановить, если только она простит меня.

Но Опал не простит. Она никогда меня не простит. Потому что я был говнюком, который только и делал, что прилагал для этого все усилия.

Поэтому я бросился к ней, принялся успокаивать ее, убрал волосы с ее лица, а затем осторожно снял цепь с изукрашенной синяками шеи. Кровь все еще сочилась из глубокой раны у нее на плече, и я накрыл порез ладонью и велел ему затянуться. Рана закрылась, но лишь ненадолго – ей требовался уход настоящего целителя.

Меня замутило, гнев и волнение схлестнулись друг с другом, усиливаясь с каждым моим отрывистым вздохом. О звезды, сколько крови. Везде была эта проклятая кровь. Другая рука ее тоже была изранена, но не так сильно, хотя и на ней плоть была пробита насквозь.

Бросив взгляд на полный мешок пропитанных кровью перьев, я с трудом сглотнул.

– Лебедь, – прохрипел я.

Веки Опал дрогнули и закрылись, и я осторожно поднял ее на руки, а затем кивнул целителю, который наблюдал за нами взглядом бледно-карих глаз.

– Следуй за мной.