Книга Брусничное солнце, страница 49 – Лизавета Мягчило

— Берегите, себя, барыня. — Уважительно склоненная голова врача, она лишь коротко кивает в ответ и отворачивается к окну. Вовремя — на аллею въезжает два экипажа ее собственного семейства. Начинается монотонная выгрузка сундуков. Следом, воровато оглядываясь, прижимая к себе грязный сверток, из одного из них вынырнула Авдотья. Засеменила к ступеням поместья и вышедшему навстречу домоправителю. Напряженная, трусливая.

Варвара поспешила к дверям.

— Куда собралась? — Его выцветший голос окликнул уже у ступеней, заставляя замереть, напряженно цепляясь за перило.

Брусилов так и остался стоять у дверей, небрежно прислоняясь к стене. Будто поджидающий озлобленный цепной пес, мечтающий вцепиться в чужую ногу. Варвара едва повернула голову, цепляясь периферией зрения за недовольно прищуренного мужчину.

— Моя служанка поднимается, мне надобно с ней обговорить.

— Дойдет, тогда и обговоришь. Не заставляй меня запирать покои на ключ, вернись в постель, Варвара.

— Чтоб тебя черти забрали… — Ногти судорожно царапнули по гладкому дереву, и она резко развернулась, прожигая его ненавидящим взглядом. До дверей не шла — летела. Не чувствуя боли или усталости, не ощущая жара. Ярость горела сильнее.

Брусилов криво усмехнулся, когда она хлестнула воздух у его локтя развевающимися черными прядями. И громко хлопнула дверью.

Имели бы ее слова силу…

Скользнув в постель, Глинка нервно сминала, перебирала в пальцах горячие простыни. Слышала, как неспешно он задает вопросы запинающейся, неожиданно растерявшей всю смелость Авдотье.

Она отравит его чай, видит бог, она найдет чем. Будет надобно — выпадетв окно и, ежели выживет, наберет в полях спорыньи.

Наверное, прошло тысячу лет, она успела раствориться в тягучем и вязком времени, погубить себя неожиданно разгоревшимся беспокойством.

И дверь отворилась.

При себе у Авдотьи не было никакого свертка. Варвара непонимающе нахмурилась, глядя на пустые руки. А затем взгляд поднялся выше, уперся в неожиданно раздавшуюся, как у девки на сносях, талию. И все встало на свои места. Удивление лизнуло загривок, заставляя поддаться вперед, игнорируя разрывающий укус боли. Что пришлось так старательно прятать от чужих глаз?

Увидев ее, служанка нервно всхлипнула, ринулась вперед почти бегом, упала на колени у края кровати.

— Что же с вами сталось, госпожа, графов сын сказал, что вы едва ль не при смерти. Что надобно мне вашими вещами распорядиться и тотчас вон с комнаты идти. Как же так, кто ж вас так… — Горячие пальцы откинули за спину волосы, потянули вниз широкий ворот рубахи, обнажая лиловую ключицу. Авдотья закусила губу, на зеленые глаза навернулись слезы. И столько живого беспокойства, столько переживаний отразилось на обезображенном мукой лице, что внутри Варвары что-то шевельнулось, не позволило отбросить девичьи руки. Она устало откинулась на подушки, до боли закусывая губу, чтоб не разрыдаться.

— Не спасла его. Не успела. Только лошадь хорошую сгубила, жаль, что себя не до конца порешала.

— Что вы такое говорите, Варвара Николаевна? Упаси Господь. Что до господа бога, да простит он мою грешную душу… — Высокий голос Авдотьи перешел на боязливый шепот, пальцы отстранились от рубахи хозяйки, оставляя отголоски тепла. — Матушка ваша негодовала, всю комнату покойной Аксиньи Федоровны собственноручно с ног на голову перевернула. У меня про записи ее допытывалась, брали ли вы.