Книга Девочка⁰, страница 46 – Микита Франко

– Я не могу…

– Останься! – горячо шептал я.

Гордей наклонился к моей постели, опустил голову рядом с моей на подушку и лег на краешек.

– Я полежу с тобой, хочешь?

Я с жаром закивал, прижимая его руку к себе еще сильней. Мне вспомнилось, как мы засыпали рядом, когда были маленькие, – такое случалось, если ссорились родители. Они кричали друга на друга в соседней комнате, и мы прятались от этого крика под одеялом. Гордею было семь, а мне – четыре, и он умел читать, а я – нет. Он брал с полки вторую часть «Гарри Поттера» (единственную, что у нас была) и читал ее вслух, пока я не усну.

Я почему-то совсем забыл об этом.

Утро первого сентября было обычным: хрустящие накрахмаленные рубашки с твердыми воротничками, мой сарафан, китель Гордея, козий сыр на столе – типичное начало школьного дня.

Перед родителями Гордей ничем не выдавал своих намерений, сонно смотрел в кружку с чаем, вяло огрызался («Горик, доешь колбасу» – «Вечером доем»). Я один знал, что вечером его не будет.

Мысленно я пытался убедить себя, что брат принял правильное решение. Отец не отстанет, так что рано или поздно ему все равно придется порвать с семьей, чтобы не поступать в семинарию, какая разница – сейчас или потом? Только, видимо, ему придется бросить школу, но это ничего, он все равно сможет поступить в колледж, выучиться на художника, или скульптора, или кем он там решил быть.

Гордей поднялся из-за стола и вяло сообщил мне:

– Я пойду вперед, потом догонишь…

Мне стало ясно, что он уходит. Он специально уходит без меня, чтобы не сталкиваться опять с необходимостью прощаться и с моими слезами. Сейчас быстро обуется, выскочит за дверь и исчезнет, исчезнет навсегда, и я больше никогда его не увижу.

Эта мысль снова, как и ночью, погрузила меня в холодный липкий страх. Я вдруг почувствовал, даже не подумал, а именно ощутил всем телом, что нужно как можно быстрее обо всем сказать родителям. И едва я допустил эту мысль, как мое сознание разделилось на две части: рациональное требовало от меня молчания, оно говорило, что Гордею так будет лучше, а если я расскажу о его планах, он никогда меня не простит и в следующий раз не доверит никаких тайн. И все же была непонятная, эмоциональная, инстинктивная часть меня, которая начала вопить в моей голове: «Расскажи все родителям! Расскажи! Его нельзя отпускать!»

– Мам! – даже не сказал, а крикнул я.

Мама, в этот момент убиравшая посуду со стола, испугалась моего неожиданного оклика, ее рука с недопитым чаем Гордея дернулась, и она пролила его на себя.

– Дагосподитыбожемой! – раздраженной скороговоркой выпалила она (этой фразой она заменяла «ёкэлэмэнэ»). – Что ж ты орешь-то?

Она полотенцем попыталась промокнуть пятно на своем домашнем свитере, раздосадованно приговаривая, что я вечно лезу под руку, а потом, плюнув в сердцах, пошла переодеваться. Я так ничего и не сказал.

Первого сентября, перед линейкой, в храме проводился всеобщий молебен об успешном начале учебногогода. Когда нас выстраивали по классам, я пытался найти взглядом Гордея в рядах старшеклассников, но его там не было. Он и правда ушел.

Владыка принялся читать молебен, низвергая на нас новую порцию праведной веры, и я, отвыкший от такого за лето, вдруг почувствовал отвращение к своим родителям, к этой школе, к этим священникам и учителям со всеми их занудными речами о Боге, грехе и искуплении, которые капля за каплей проникали в мое уставшее сознание. Я смотрел на других детей, и все они казались мне вымотанными, раздраженными или просто покорно-смиренными.