Книга Девочка⁰, страница 49 – Микита Франко

Это письмо, которое я написал Богу. На похоронах я положу его в гроб, и Гордей передаст этому парню весточку от меня.

Гордей мертв. Именно так. Страшное слово, но куда более честное, чем «покинул нас», «вознесся на небеса» и прочая чушь. Он умер.

У-м-е-р.

Поднялся на колокольню в храме и повесился на деревянной балке.

Папа сказал: «Гордея больше нет». Тоже боится слова «смерть», хоть и священник.

Первая в жизни ночь, которую я провел не сомкнув глаз, – ночь без Гордея.

Накануне вечером родители поздно вернулись домой. Мама привалилась к стене в коридоре, и я подумал: она такая белая, что сливается с этой стеной. Папа сел рядом, на пуфик, и закрыл лицо руками.

Глянув на них, я развернулся и пошел обратно в комнату. Тогда-то папа и сказал мне:

– Гордея больше нет.

«Я знаю», – мысленно ответил я.

Лег в постель, но никак не мог свыкнуться с тем, что соседняя кровать пустует.

Первая ночь без сна обычно сопряжена с тусовками и сексом. У меня – со смертью брата. Это несправедливо.

Дома теперь разговаривали тихо, почти шепотом. Папа говорил, что Гордей виноват перед Богом, поэтому на его похороны накладывается ряд ограничений:его нельзя отпевать, по нему нельзя скорбеть и плакать, его нельзя целовать на прощание, а еще нельзя исполнять сорокоуст, нельзя ставить на могилу крест, нельзя устраивать поминки. Все эти правила были невыносимы для мамы, но строго чтились отцом. В нашем городе было только одно кладбище, и на его территории находилась церковь. Отец настаивал, что Гордея нельзя там хоронить, что это нарушает православные традиции, и в таком случае было бы правильней похоронить его за забором. У мамы от этих слов случилась истерика:

– За забором?! Моего ребенка?! За забором?!

– Ну, где-нибудь на холме…

– Ты издеваешься?! – плакала она.

– Не плачь по нему, он отрекся от Бога! – гремел отец.

Но, конечно, мама все равно плакала, несмотря на то что Бог запрещает плакать по самоубийцам. Я плакал тоже.

У меня не было сомнений: в случившемся виноват сам Бог. Если бы не эти его догмы и правила, которым так слепо следовал отец, он бы не давил на Гордея, и Гордею бы не казалось, что «ад – это другие», и он бы никогда не убил себя.

В день похорон на кладбище было полно людей. В гимназии заказали школьные автобусы и привезли всех желающих: получилось тридцать-сорок одних только детей – большинство из старших классов, но были еще и хлюпающие носами младшеклассницы, влюбленные в Гордея. Я искал взглядом Рому, но его не было.

Все столпились вокруг деревянного ящика, в котором лежал мой брат. Я пробрался через толпу поближе, и люди пропускали меня, перешептываясь:

– Это сестра, пропустите сестру.

Я думал, что будет ужасно увидеть его труп, что он будет обезображен до неузнаваемости (родители что-то говорили про сломанную шею и след от веревки), но Гордей выглядел совсем обычным, разве что бледным, но не страшным и не ужасным. Он выглядел собой: прикрытые веки, умиротворенное, спокойное лицо, уголки рта приподняты вверх, будто ему снятся приятные сны. В какой-то момент я почти поверил, что это шутка, что сейчас Гордей откроет глаза, подмигнет мне и скажет всем: «Ха, поверили? А это был пранк для ютуба!»

Чертов ты пранкер, Гордей.

Лицо брата оставалось непоколебимым, а грудь не вздымалась от дыхания, и как бы долго я ни старался уловить хоть какие-то признаки жизни, я совершенно точно их не находил. Никаких сомнений: мой брат мертв.