Книга Джошуа, страница 4 – Микита Франко

Поэтому сказал, что черепаху брать не буду. А Джошуа взял. Положил в карман, как будто это его собственность.

А потом, когда мы с родителями собирались домой, пропажу обнаружили, и кто-то из детей — то ли Саша, то ли Женя — поднял крик. Как сейчас помню: стою на одном колене, обуваюсь в прихожей, над головой мама шипит: «Давай быстрее, до сих пор не научился шнурки завязывать?!», а в этот момент из детской выбегает девчонка и со слезами кричит про пропавшую черепаху. Мол, ах, какой кошмар, всегда стояла на полке, а теперь нет, как же мне теперь жить!.. Такой вот накал драматизма.

Я давай быстрее зашнуровывать кеды — от волнения чуть пальцы не связал. Потом выпрямился, посмотрел на Джошуа — он стоял, привалившись к косяку детской комнаты, и на его лицо было такое… такое вселенское спокойствие. Как будто ничего не происходит. И от того, что он был отстранён, я почувствовал себя единственным преступником, тем, кому придется за всё ответить.

Так и получилось.

Взрослые искали черепаху в комнате и, конечно же, не нашли. А мама посмотрела мне в глаза и сказала, будто бы обращалась к кому-то другому:

«Это, наверное, он взял. Я его знаю, у него замашки уголовные, — потом посмотрела на отца, и уже закричала на него: — Потому что ты им не занимаешься!»

Всё это при посторонних, которые неловко мялись за нашими спинами. Было так стыдно. Я не понимал, почему мама говорит такое, но она вообще… Её часто заносило.

Сев передо мной на корточки, она принялась хлопать по карманам на моих джинсах — и — я до сих пор в шоке, когда это рассказываю, — обнаружила там черепашку. Вылупившись, я смотрел то на игрушку, то на Джошуа, и даже не знал, что сказать.

— Он меня подставил. Так ведь, получается? — я смотрю на Алию, дожидаясь, когда она полувопросительно кивнет (что-то вроде: ну, наверное), и только потом продолжаю.

Мама положила игрушку рядом, на тумбочку, с такой силой, что черепашка чуть не хрустнула, и отвесила мне подзатыльник. Закричала: «Какая же ты дрянь!». Папа, тётя Вера, её муж и их дети, стояли у порога детской и смотрели на эту расправу, не вмешиваясь.

Я принялся лепетать, мол, это не я. Мама, конечно, сказала про карман. Я подумал, что выдавать нехорошо, но раз Джошуа меня подставил, тоя, наверное, могу на него сказать. Так и сделал.

— Говорю: «Это Джошуа», — я приподнялся на локтях, чтобы лучше видеть Алию. — А мама еще сильнее давай орать, мол, ну конечно, ты мужик или кто, когда ты уже начнешь брать на себя ответственность… А мне вообще-то пять лет, — на последних словах голос у меня становится скорбным.

Алия смотрит, в сочувствии сведя брови, и я думаю, что могу продолжать.

— Мать никогда не отличалась снисходительностью ко мне.

Тогда, стоя перед ней, я пытался уловить взгляд отца: понять, считает ли он меня виноватым, вмешается ли в эту несправедливость? Я весь был обращен к нему, я мысленно кричал: «Папа, это не я, я не знаю, как так получилось, ты же понимаешь, что я не хотел плохого, почему ты не заступишься за меня?!» Глядя ему в глаза, почти телепатически передавал эту мысль, пока мать трясла меня за грудки, требуя каких-то признаний и объяснений. Не знаю, чего еще. Я не слушал её. Смотрел на отца и хотел, чтобы он меня услышал.

— Но он оказался глух к моим просьбам, — произношу, снова откидываясь на мягкие подушки дивана. — Мама выволокла меня за собой из подъезда, а затем всю дорогу до дома кричала, что больше никогда, вообще никогда я не буду ходить с ними в гости. Я, кажется, больше и не ходил… Как-то так.