Книга Джошуа, страница 21 – Микита Франко

Боже, я схожу с ума.

Обрываю себя на полуслове, Сергей не замечает, а я больше не возвращаюсь к этой теме до конца обеденного перерыва. Начинает болеть голова.

Сергей рассказывает, как ездил на выходных к теще, я делаю вид, что слушаю. Хотелось бы мне также свободно говорить о своей личной жизни, но я не могу.

Не могу даже матери сказать.

Мы поругались накануне из-за её подозрений.

Ладно, это не так называется. Это не подозрения. Я попался с поличным.

Утром, в выходные, в те самые, когда Сергей с женой ездил к теще, мы с Владом были дома. Занимались сексом. И пришла мать. Открыла дверь своим ключом, потому что мы живём в её квартире (о чём она постоянно напоминает), и прошла внутрь, уверенная, что имеетна это право. Мы услышали, как скребется ключ в замке, и отпрянули друг от друга: я выплюнул шарик изо рта, Влад закинул в тумбочку кожаные наручники и смазку, потом мы синхронно надели трусы и… она возникла на пороге.

Увидела нас: полуголых, взлохмаченных, тяжело дышащих. Увидела расстеленную постель с загадочными мокрыми следами на простынях, а на полу возле ножки кровати — использованный презерватив. Про него мы забыли.

Мама сказала, что даёт мне десять секунд, чтобы одеться, и ждёт на разговор. Когда она вышла из спальни, Влад принялся шепотом возмущаться, что «это переходит все границы» и «ты должен что-то сделать со своей матерью». Но что я с ней сделаю? Убью?

Я оделся, вышел на кухню, хотел конструктивно поговорить, но она начала кричать, называя меня «педерастом». Я напомнил ей, что просил предупреждать о визитах, а она сказала: «Это мой дом» и ударила по лицу. Влад, услышав звук пощечины, пришел защищать меня, заявляя, что меня нельзя бить, и она ударила уже его. В этот момент, наверное, должен был вмешаться я (и меня правда глубоко возмутило, какой чудовищный выпад она себе позволила в сторону Влада), но я… смолчал. Потому что, говоря по правде, боюсь её. И её, и того, что она лишит меня работы. Она может.

Так прошли выходные. В понедельник было не лучше — ругань продолжалась по телефону, пока я не отключился. Сегодня весь день пытаюсь её избегать.

Только знаю: дома легче не станет. Влад на меня обижен.

Вечером я пытаюсь с ним помириться. Вернувшись с работы, сразу иду на кухню, бесшумно ступая на паркет. Слышу, как шипит масло на сковородке — он что-то готовит. В воздухе запах свежих овощей смешивается с жареным, и это заставляет почувствовать себя голодным.

Когда захожу на кухню, он не оборачивается. Я смотрю на его широкую спину, смотрю, как шевелятся лопатки под растянутой футболкой — он ритмично стучит ножом по деревянной доске, — и мне хочется плакать. Я понимаю, что не хочу, чтобы это заканчивалось. Хочу, чтобы таким был каждый день. Каждый вечер. Всегда.

Я не готов его потерять, но чувствую, как теряю.

Подхожу ближе и обнимаю его со спины. Чувствую, как на мгновение его тело напрягается под моими руками, но тут же расслабляется, и он негромко говорит:

— Привет.

— Привет, — я целую его за ухом. — Как прошел твойдень?

Он слегка съеживается от поцелуя, но не отвлекается от ножа, доски и капусты. Продолжает резать.

— Хорошо, — говорит. — А как твой?

— Хорошо…

Мне грустно от наших ответов. Раньше мы были ближе.

Я протягиваю руку, утаскиваю из-под его ножа кочерыжку. Момент, возвращающий меня в детство: самая вкусная часть капусты, которую я забирал со стола, пока бабушка готовила борщ. Она ставила одну ногу на табуретку, резала на весу картошку, и очищенные клубни со смешным бульком падали в кастрюлю. Я сидел возле неё, завороженно наблюдая за готовкой, и никуда не отходил, потому что бабушка рассказывала истории про Иисуса. Сам Иисус в этот момент смотрел на нас из угла — с икон.