Книга Тетрадь в клеточку, страница 24 – Микита Франко

Привет, тетрадь в клеточку.

Совсем забыл про домашнюю работу по обществознанию, которую нужно подготовить на завтра, – рассказать про самого выдающегося члена семьи. Не понимаю, что делать, если нет никого выдающегося – все самые обыкновенные.

Ночью неожиданно приснилась мама, хотя я не думал о ней в последнее время. Мы опять сидели на кухне, только у меня не было ощущения, что она уже мертва, – казалось, что все как раньше. Что все в порядке.

И я спросил ее:

– Мам, а у нас в семье кто-нибудь воевал?

– Почему ты спрашиваешь?

– Мне нужно на обществознании рассказать про выдающегося члена семьи.

– А что такого выдающегося в войне?

Я растерялся:

– Ну, там же… Медали, награды… Родину защищать…

– От кого?

– От фашистов! – отвечаю, а сам чувствую, как злюсь: она что, такая глупая, даже не знает этого?

А мама говорит:

– Но ты же сам фашист.

– В смысле? – удивляюсь я.

И тут вдруг мама рассеивается, и я обнаруживаю, что больше не сижу на кухне, а стою посреди городской площади и на мне военная форма со свастикой, а в руках – ружье. А передо мной стоят Шпагин и Вонючка, но не в форме, а в обычной одежде, и смотрят как-то странно… Как на последнего мерзавца на этом свете. А я смотрю то на свое ружье, то на них и не понимаю, что должен сделать.

Тогда откуда ни возьмись появляется Данил, в такой же форме, и спрашивает:

– Почему ты не стреляешь?

А я спрашиваю:

– В кого?

Он что-то отвечает, а я не слышу, потому что его голос заглушается каким-то ужасным трещащим звуком. Я бросаю ружье и закрываю уши, но это не помогает, потому что треск все равно повсюду, он всепроникающ.

Я просыпаюсь и понимаю, что это трещит мой будильник.

Такой глупый сон.

Привет, тетрадь в клеточку.

Утром решил рассказать на обществознании про маму. Хотя до самого урока толком не придумал, что буду говорить и как буду объяснять ее выдающесть, но все другие родственники на роль выдающегося человека подходят еще меньше. От мамы у меня хотя бы есть коробочка с любимыми вещами – и их можно будет показать.

Большинство, конечно, рассказывали про своих прадедушек и прапрадедушек – как они воевали, как их взрывали в поездах, как они попадали в плен и как доходили до Берлина. Всего несколько человек рассказали про кого-то другого, в основном те, у кого папы были пожарными, полицейскими или спасателями. Лиза Миллер рассказала про отца и его пейнтбольный клуб. Про мам не рассказал никто.

А Шпагин неожиданно рассказал про свою няню. Когда он сказал слово «няня», всем стало смешно, потому что представлялось, что это что-то для совсем маленьких, для детсадовцев. А Шпагин сказал, что няня у него есть до сих пор и что она его растила с рождения, научила читать, считать и писать, всегда поддерживала и стала для него самым близким человеком. И что, может, она не самый выдающийся человек на свете, но самый выдающийся в его жизни. Я подумал, что это как у Пушкина.

А училка, Наталья Петровна, сказала:

– Но няня – это же не родственница. Почему ты не рассказал про папу? У него, наверное, интересная судьба.

Шпагин пожал плечами и флегматично сказал:

– Наверное. Я про его судьбу ничего не знаю. Он все время работает.

Шпагин сел на место, и я понял, что не выступили только мы с Вонючкой. Вонючку всегда спрашивают последней, потому что она как начнет говорить – так сразу понятно, что это до конца урока. Вот и спрашивают ее ближе к концу. Поэтому после Шпагина пришлось выходить мне, а я так и не придумал, что скажу.