Книга Почти 15 лет, страница 148 – Микита Франко

— Ты что делаешь?!

— Я же сказал: без алкоголя.

— Могли бы просто не пить…

— Нет, не могли, — оглядев парня, он гостеприимно предложил: — Раздевайся. В смысле, куртку снимай.

Тахир, насупившись, вернулся в коридор и оставил на вешалке верхнюю одежду. Лев, тем временем, расчистил от посуды рабочую поверхность: он собирался нарезать говядину, а Тахиру дать задание промыть рис.

— Принёс? — спросил он, услышав шаги за спиной.

— Принёс, — ответил парень и поставил на подоконник пятикилограммовый пакет риса.

Лев удивленно обернулся на него:

— Зачем так много?

— В моей семье всегда делали так много.

— А сколько вас было человек?

— Э-э-э… Двадцать.

— Нас двое, — напомнил Лев.

Тахир закатил глаза и потеснил его, вставая рядом. Потянулся к ножу в руках Льва:

— Ты неправильно режешь.

— А ты руки помыл?

— Помыл. Дай, — он отобрал у Льва нож и сам принялся нарезать мясо. — Нужно очень мелко.

Лев фыркнул:

— Не учи меня готовить плов.

— Это не плов! Сам же просил.

— Ладно, ладно, — примирительно ответил тот.

За три дня до Нового года Лев позвонил Тахиру и спросил, не хочет ли он отметить вместе Новый год. Когда парень ответил согласием, Лев предложил: «Может, научишь меня готовить какое-нибудь иранское блюдо?». Тахир долго не отвечал, словно Лев попросил о чём-то выходящимза рамки.

«Ты чего?» — удивился парень после долгого молчания.

«Хочу с тобой познакомиться», — честно ответил Лев.

Валера две недели не шёл у него из головы — сначала Лев долго анализировал, мог ли что-то сделать иначе, чтобы спасти парня, а потом корил себя за глупое упрямство перед дверьми реанимации, когда он не пустил к нему мальчика в веснушках, но на фоне всех этих мыслей маячила главная, будто написанная большими неоновыми буквами: «СЛАВА». Многие дни эта мысль была оторванной от остальных, блуждала в голове, как неясное воспоминание, и только через две недели начала оформляться в самостоятельные умозаключения.

Нужно было признать, что представления о жизни рухнули, как карточный домик. Парня с крашенными ногтями подстрелили. Его коллеги обсуждали случившееся, попивая чай с печеньками, и сходились во мнении, что: «Ну, это ужасно, конечно, а что он хотел?». Сотрудники полиции, приехавшие по звонку об огнестрельном, брезгливо уточнили: «А данный гражданин что… нетрадиционный что ли?». Лев знал о гомофобии и раньше. Это не первый пациент в их реанимации, оказавшийся геем, и не первый, про кого в ординаторской говорили «этот». Лев и про себя понимал, что он «этот», и всё сказанное коллегами относилось и к нему самому.

Но другие геи умирали тривиально. Другие геи умирали от тяжелых болезней, масштабных ДТП и послеоперационных осложнений. По крайней мере, так ему нравилось думать. Теперь, конечно, приходилось думать и о другом: сколько на самом деле было геев среди тех мужчин с побоями и увечьями, с ножевыми ранениями и огнестрелами, полученными в «бытовых драках» или в формулировках «гражданин А. не поделил с гражданином Б.»? Сколько геев было среди тех, у кого не было крашенных ногтей, ВИЧ-статуса и парня, подпирающего двери, но кто тоже умер только потому, что он гей? Теперь это было невозможно подсчитать. Лев никогда не считал нужным вовлекаться в чужие ситуации: они его не касались. Он никогда ни о чём не спрашивал.