Книга Окна во двор, страница 195 – Микита Франко

Я неуверенно рассмеялся.

– Серьезно?

– Ужасно непедагогично в таком признаваться, но я был рад тому, что вы сделали.

Слава виновато посмотрел на меня – наверное, ему стало неловко за это признание. А я вдруг ощутил к нему прилив щемящей нежности: в этом взгляде мне на мгновение привиделся тот мальчик, которым он был, – там, в стенах онкодиспансера, всего лишь на два года старше меня. Мне стало обидно, что для него так и не нашлось понимания, принятия, объяснения, что он взрослел с этим, так никому и не рассказав. Зато теперь я мог его принять.

Заметил: с тех пор как мы с отцами учимся разговаривать друг с другом, они всё больше и больше становятся похожи на нормальных людей – со своим прошлым, со своими обидами, со своими ошибками. И может быть, рассказывая о своей боли, они выглядят чуть менее взрослыми и авторитетными, зато более понятными и близкими, почти такими же, как я сам, и начинают вызывать во мне очень трепетные чувства – желание любить их, понимать, прощать.

Протянув руку к Славе, я дотронулся до его пальцев. Стараясь не расплакаться от наплыва чувств, прошептал:

– Я люблю тебя, папа.

Он в ответ тоже зашептал:

– И я люблю тебя, Мики.

Наверное, тоже пытался не плакать.

Забегая вперед, скажу: Артура не постигло еще одно возмездие.

В первые дни после нашего разговора со Славой я приглядывался к рукам Льва: тогда, в день нашей мести, он здорово отбил себе костяшки пальцев и потом еще неделю заматывал правое запястье бинтом, собираясь на работу.

Но теперь ничто не выдавало открывшейся правды, и я задумывался: а открылась ли она вообще? От переживаний начал лезть не в свое дело: уточнил у Славы, состоялся ли между ними разговор насчет Артура. Слава ответил, что состоялся. Подробностями не поделился.

Тогда я спросил у Льва, врежет ли он Артуру еще раз.

– Я еще тогда ему все сказал, – напомнил он.

Мы сидели на кухне у него дома, пили черный чай из черных чашек (и от этого чай казался прозрачным, как вода).

– И ты не хочешь повторить?

– Я хочу его сразу убить, – признался Лев. – Но я же не могу.

Я замер, упершись взглядом в свое отражение в чашке. В голове один вопрос: «А я – могу?»

На кухню ворвался Ваня, встревая в мои мысли своим появлением. Он с ногами забрался на табурет, схватил двумя пальцами печенье из вазочки. Льва от этого передернуло.

– Ты руки после того, как трогал собаку, помыл?

– Зачем мыть руки после собаки? – не понял Ваня, потирая глаз свободной рукой (Лев от этого дернулся еще раз).

– Ты копался у нее в зубах, я видел.

– Мы играли в стоматологию.

Лев ловко выхватил из Ваниных рук надкусанную печеньку и тоном, не терпящим возражений, отправил того к раковине. Ваня подчинился, пробубнив под нос:

– Все как всегда.

– Что именно? Твоя безалаберность?

– А если я не буду безалаберным, ты со мной вообще общаться перестанешь, – неожиданно выдал Ваня.

Он сердито засопел у кухонной раковины, быстро-быстро растирая мыльные руки под водой. Лев следил за этим не мигая, но дело было не в контроле – он словно завис, Ванино заявление застало его врасплох. Интересно: раньше папа злился, теперь – терялся и расстраивался.

Когда брат вернулся за стол, Лев смущенно сообщил:

– Мне дали задание…

– Кто? – спросил Ваня.

– Какое? – спросил я, потому что догадывался кто.