Книга Дни нашей жизни, страница 76 – Микита Франко

И еще я даже сказал, что лучше бы меня после смерти мамы сдали в детский дом, чем отдали им.

А Лев молча слушал. Не знаю, где был Слава, наверное, не дома, потому что он не вышел на мои крики. И мне сначала нравилось, что Лев молчит, я сразу подумал, что я прав. А потом резко разонравилось: почему молчит? Его что, не задевают мои слова?

А я хотел задеть. И начинал выкрикивать слова всё жестче и жестче. Хотел вывести его на крик, а лучше – разозлить его так, чтобы он снова ударил меня, как тогда, в восемь лет.

И он ударил. Когда я назвал его членососом.

Даже в мою пьяную башку за секунду до этого пришла мысль, что не надо, что это – слишком. Но я все равно сказал, потому что было уже все равно, потому что больше всего на свете хотел извести его. Именно его. Если бы дверь открыл Слава, я бы не так орал, а может, вообще орать не стал бы и сразу бы успокоился. Но Лев действовал на меня как красная тряпка на быка, а потому, завидев его, я начал орать, орать, орать.

В общем, он меня ударил. Гораздо сильнее, чем в первый раз, я даже подумал: «Вот как, выходит, несколько лет назад он рассчитал силу». Теперь удар был мощнее, злее, сильнее, и я отлетел к двери. Тут же схватившись за эту дверь, я открыл ее и выскочил в подъезд.

Сел на ступеньки между первыми вторым этажами; по лицу кровь текла, а мне было все равно. Дрожащими пальцами достал телефон из кармана и думал: «Сброшусь. Сейчас найду подходящую многоэтажку с незапертой крышей – и сброшусь. Надоело. Уже даже не назло, а потому что тошно и ничего не хочется».

Хотел на карте подходящие дома поискать, но увидел сообщение от Ярика. Он писал: «Я в городе, недалеко от тебя, если буду нужен – приду». И тогда я ответил: «Приходи». А потом еще раз написал: «ПРИХОДИ», но уже большими буквами. Не знаю почему.

Вышел из подъезда, сел на скамейке и начал ждать. Потом понял, что нельзя ждать там, что Слава может вернуться, и станет еще хуже, чем было, поэтому дошел до ближайшего парка и написал Ярику, чтобы шел туда. Снова сел ждать. Уже забыл, что хотел искать многоэтажку и сбрасываться. Мысли скакали как бешеные: то умру, то не умру.

Люди на меня таращились. Я представил, как выгляжу со стороны, и мне стало смешно: как я вообще опустился до такого за один день? Я ведь благополучный, положительный, вежливый, прочитал много книг, всегда презирал вредные привычки и сквернословие, никого никогда не обижал, только Илью, да и то было за благую идею. А что теперь? Обидел Ярика, напился, обматерил родителей и сижу в парке с кровью на лице, грязный от нескольких пьяных падений… Это все так сильно не было на меня похоже, что я начал смеяться, но смех перешел в слезы, и в конце концов я лег на скамейку и зарыдал.

А потом кто-то потрепал меня по волосам, и я поднял глаза, а это Ярик. Я поднялся, чтобы он смог сесть, и вдруг почувствовал, что меня сейчас вырвет. Меня никогда раньше не рвало, только иногда тошнило от страха, но это ощущение ни с чем не перепутаешь. Я быстро наклонился к мусорному ведру, стоящему возле скамейки, куда меня и вывернуло.

Ярик вытащил из рюкзака воду и жвачку и молча протянул мне.

Пока я сидел и полоскал рот водой, пытаясь избавиться от отвратительного привкуса, Ярик с неподдельным сочувствием смотрел на меня. Иногда я ловил его взгляд и думал: «Черт возьми, хуже, чем сейчас, я, наверное, уже не смогу выглядеть. Он только что смотрел, как я, грязный, пьяный, бледный и с разбитым носом, блюю в мусорку, а этот взгляд обожания и готовности всегда быть рядом никуда не делся. Почему?» Я и себе-то был противен в тот момент до невозможности. Если бы я мог отказатьсятогда общаться сам с собой, я бы именно так и поступил.