Книга Дни нашей жизни, страница 49 – Микита Франко

У моих родителей не было близких друзей из ЛГБТ-среды. Вернее, раньше, до моего появления, были, но вместе со мной жизнь Славы и Льва поменялась, стала изолированной. Никто не знал, что они воспитывают ребенка, и для друзей они оставались обычной парой. Вскоре общение, ставшее поверхностным, наскучило им окончательно, и из этой среды они просто исчезли. Но, думаю, все-таки им не хватало возможности посоветоваться с кем-то, кто мог бы выслушать их без осуждения.

А летом мы познакомились с Гришей и Гошей. Я, когда услышал про них, подумал, что они друг для друга созданы, потому что имена у них созвучные: Лелек и Болек, Пупсень и Вупсень, Гриша и Гоша.

Слава сказал, что им интересно познакомиться с гей-семьей, которая воспитывает ребенка. Я не понял, что в этом интересного, но пообщаться согласился сразу: мне было очень интересно посмотреть на другую гей-пару, чтобы избавиться от навязчивого ощущения, что мои родители одни такие на целом свете.

Похожими у Гриши и Гоши оказались не только имена, но и внешность. Однажды в каком-то российском сериале я видел образ гея – этакого рафинированного манерного мальчика, но родители сказали мне, что это глупое и неправильное представление, на которое даже не стоит обращать внимания. Однако Гриша был очень похож на того персонажа: он даже оделся в розовое, будто хотел победить в конкурсе на максимальное соответствие стереотипам. В Гоше этого было меньше, но их схожесть друг с другом являлась очевидной.

Они подарили мне куклу. Такую длинноногую красотку, похожую на Барби. И, вручив ее, сказали родителям:

– Надеемся, вы не растите ребенка в глупых гендерных стереотипах, среди машинок и солдатиков. – И оба почти одновременно натянуто улыбнулись.

Серьезно, они будто шагнули в нашу реальность из какого-то ситкома.

Я сдержанно поблагодарил их за куклу, уже прикидывая, на что ее можно обменять. Конечно, фанатом машинок и солдатиков я не был, но и куклы меня нисколько не привлекали.

Когда мы шли до кафе, Гриша и Гоша задавали мне странные вопросы:

– Ну, как ты ее назовешь?

– Никак, – отвечал я.

В девять лет я уже никак не называл игрушки, да и любил их всё меньше и меньше.

– Он у вас такой бука, – елейно произнес Гриша и потрепал меня за щеку.

Я резко – пожалуй, слишком резко – отпрянул от него, отбежал к родителям и схватилсяза Славину руку.

– Он не любит, когда его трогают незнакомые люди, – пояснил Слава.

– Ой, я вообще сразу заметил, что он у вас очень закрытый, замкнутый. – Тут Гришу понесло. – Это очень-очень плохо, ему нужно раскрепощаться, заводить друзей, иначе как он будет жить дальше? Весь этот дефицит общения приводит к тому, что они потом сидят как затворники, как эти хикки в Японии, и ничего не делают.

– Да замолчи уже… – вдруг негромко, но очень четко сказал Лев.

– Что, прости?

– Ты слишком много говоришь о том, что тебя не касается, не заметил? Закрой рот, – повторил Лев.

Он говорил это очень спокойно; таким же тоном можно было сказать, что сегодня хорошая погода или что Лондон – столица Англии. Но я чувствовал, что если Гриша сейчас ответит, продолжит гнуть свое или нагрубит в ответ, то случится нехорошее. Слава, видимо, тоже чувствовал накал ситуации, а потому мягко встрял в их диалог:

– Не будем ругаться, хорошо?