Онлайн книга «История Льва»
|
Он схватился покрепче за выскальзывающие из рук стволы и когда отец открыл было рот, чтобы опять что-то сказать, Лёва неожиданно для самого себя нажал на курок. Отец побледнел, вздрогнул, но из ружья раздался только слабый щелчок, как из игрушечного пистолета. «Может быть, осечка», - подумал Лёва и хотел нажать ещё раз, но передумал: «Или я перепутал ружья…» Он не помнил, какое взял: ближнее, дальнее… Было так страшно, что он взялся за него машинально. Лёва перехватил напуганный взгляд отца: у него тяжело вздымалась грудная клетка, на лбу проступили капельки пота. Он, кажется, не понимал, что всё пошло не по плану, что Лёва лоханулся. «Сделай вид, что так и должно было быть», - приказал сам себе Лёва и, усмехнувшись, издевательски произнес любимую фразочку отца: - Чё ты пугаешься? Я же пошутил. В своих интонациях он с ужасом узнал интонации отца: даже голоса становились похожи. Несколько секунд, минут (или часов, или дней) висела тишина. Отец подался вперед, и Лёва испугался, что тот выхватит ружьё, или, что ещё хуже, возьмется за то самое, заряженное, и сам его пристрелит. Но папа устало провёл рукой по лицу и, обойдя Лёву, побрёл в прихожую. Там он обулся, накинулолимпийку на плечи и ушёл. Лёва постоял, закрыв глаза, прежде чем медленно опустить онемевшие руки с ружьём. Да уж, не получилось у них разговора.
Лёва и ____ [20-21] Мама потеряла ребёнка – чудо, что выжила сама. Врачи сказали, что она больше не сможет иметь детей, и Лёва стеснялся признаться самому себе, какое облегчение испытал по этому поводу. Маме было тридцать пять, ещё стольких можно родить, особенно с отцовским табу на контрацепцию – а что потом со всеми этими детьми делать? Вот уж радость – плодить несчастье. Пока мама неделю находилась в больнице, Лёва и Пелагея жили с отцом – прошло это время удивительно мирно. Не случилось ни одной ссоры, просто потому, что отец с Лёвой не разговаривал, а Лёва, в свою очередь, не стремился разговаривать с ним. Они жили как враждующие соседи в коммунальной квартире: Лёва готовил завтраки, обеды и ужины только на себя и сестру, а отец, приходя домой, готовил только себе. На третий день жизни у них разделились полочки в холодильнике. Лёва ходил за покупками с мамиными деньгами, она звонила из больницы и сказала, где их найти: в банке из-под печенья, а банка в тумбочке под пятью слоями разной одежды. Денег там оказалось много, и Лёва порадовался, что у мамы есть «заначка», о которой отец ничего не знает – не так уж, значит, она и глупа, хоть и живёт столько лет с уродом. Когда мама вернулась (похудевшая и очень уставшая) стало по-прежнему: обед за общим столом и редкие совместные походы в магазин. Но всё это было только внешним: Лёва ощущал, каким второстепенным, каким фоновым стал отец в их жизнях. Словно вертелся где-то там, на периферии, не имея больше никакого значения. Он по-прежнему мог разораться по ничтожному поводу и даже начать сыпать оскорблениями, но руки больше не распускал. Лёва видел в этом не только свою заслугу (смешно думать, что отец всерьёз испугался той глупой оплошности с ружьём) – скорее всего, медики сообщили о маминых побоях в правоохранительные органы и отца припугнули. Но всё равно Лёва испытал странный прилив сил, внутренний подъём от осознания собственного всемогущества. Какая разница, что он перепутал ружья, если был уверен, что держит то самое? Может, он не пристрелил отца по-настоящему, но он пристрелил его в собственной душе, в своём сознании, он превратил его в красное месиво, как зайцана снегу. А когда ты способен на такое, начинает казаться, что ты способен вообще на всё. |