Книга Смертная, страница 93 – Мария Сакрытина

– Почему только лен? – бормочет богиня, разглядывая себя в медном зеркале.

– Великая госпожа желает шерсть? – в голосе старшей из прислужниц слышится изумление.

Богиня пожимает плечами. Ее пальцы скользят по вышивке – цветы и листья. Изящные розовые венчики, колосья ячменя, виноградная лоза. Красота госпожи Шамирам совершенна. Солнечные лучи, яркие после дождя, окутывают ее, точно роскошный плащ. В их сиянии госпожа кажется особенно царственной и величественной.

– Юнан уже проснулся? – спрашивает она, и я невольно поднимаю голову.

Царевич давно встал, отвечают жрицы. Великая госпожа желает его видеть?

– А желает ли он видеть меня? – Госпожа Шамирам задумчиво перебирает звенья золотого ожерелья. Крупные жемчужины волшебно мерцают, но им никогда не сравниться с ее кожей.

Жрицы даже отвечают не сразу. Потом кто‐то из них исчезает за дверью, и очень скоро госпоже доносят: царевич ждет ее в саду.

– Но там же наверняка сыро. –Госпожа Шамирам, щурясь от солнца, смотрит в окно.

Старшая жрица клянется: в саду все готово для удовольствия великой богини. При слове «удовольствие» госпожа снова морщится и зачем‐то кидает взгляд на расписанный потолок. Розовеет, точно невинная дева. Вздыхает.

– Что ж… Тогда я снова желаю завтракать с царевичем одна. Провожать меня не нужно. Благодарю за помощь.

Жрицы слаженно превозносят милость великой богини. И, не поднимаясь с колен, исчезают за дверью.

Госпожа оборачивается.

– Лииса, ты тоже. Пожалуйста. Я хочу поговорить с царевичем одна. Не подглядывай и не подслушивай, прошу тебя.

У меня сжимается сердце. Я представляю, как она будет играть с моим Юнаном. Что, если госпожа заберет его сердце сегодня? Сейчас?

Но это приказ великой богини. Я повинуюсь.

Лена

С самого вечера меня мутит. Все из-за незнакомой еды, а может, виноваты нервы. На ночь я выпиваю таблетку от живота вместе с успокоительным, и на утро мне лучше. Но думать о еде по-прежнему не хочется, а от вида меда, которым здесь поливают буквально все – от мяса до цветов, – во рту появляется тошнотворный привкус.

Я пытаюсь отвлечься, размышляя о местной моде. Это всегда помогает. Раньше, когда мама закатывала истерики, я вспоминала Неделю моды в Париже или Милане, мысленно примеряя наряды, и так глубоко уходила в себя, что мама успевала успокоиться, а мне потом совсем не хотелось возвращаться в реальность для примирительного чаепития.

От мыслей о маме до сих пор больно. Я ежусь, оглядываюсь. Та же беседка, что и вчера. Никаких луж, даже мокрых листьев, словно тут все насухо вытерли, прежде чем накрыть стол. И время остановили: на тех же местах стоят здоровенные чаши со льдом, золотые кувшины и вазы с фруктами. Разве что громче, чем вчера, щебечут птицы, и аромат цветов ярче. А в пронзительно-синем небе тает радуга.

– Ты задумчива, Хилина, – замечает Юнан. В его голосе мне слышится тревога.

Я снова смотрю на царевича. Ему идут белоснежный лен и синяя накидка, блестящая, с золотой каймой. Мне очень хочется ее пощупать и понять: это шелк? Или серебряная нить, вплетенная в ткань? На солнце сверкает так, что глаза слепит. Наверное, все же нить.

Любопытно, есть ли какие‐нибудь символы на его одежде? Мое платье украшено вышивкой – цветами и колосьями. Это наверняка что‐то значит. У Юнана, конечно, никаких цветов, но, если приглядеться, можно различить силуэты ягуаров. Интересно, почему не львов? Не тигров? Почему Шамирам любила именно ягуаров?