Книга Сильверсмит, страница 205 – Л. Дж. Кларен

— Но я больше не та, — я покачала головой. — Я никогда не стану той, кем она была — кем бы я ни была — для тебя.

Это было правдой, но я сказала это, чтобы напомнить ему о том, что он потерял и что никогда не вернет. Я выплевывала слова, чтобы разделить боль, и знала, что он вытерпит любые жестокие удары.

Он выдержал. Принял мой натиск и сжал мою руку; его мягкая улыбка наполнила меня теплым, успокаивающим жаром.

— Ты всегда будешь моим чудом, — по его красивому лицу покатилась слеза, пройдя по шраму к бороде. — Симеон стер твою память, но он никогда не смог бы стереть тебя.

Я сжала губы и стиснула челюсти, чтобы не дать разорваться нависшей всхлипывающей боли. Уставилась на его большие мозолистые руки, держащие мою. Те самые руки, что проводили лезвием по горлу Филиппа и Оливера Голдов, что принадлежали его телу. Я видела и то, что мог сделать Молохай, и осмеливалась думать, что, возможно, часть Гэвина действительно подчинялась Молохаю. Потому что, глядя на него, я была зла, но не могла понять — за себя или за нас обоих.

Сколько бы я ни хотела ненавидеть его всем своим существом, его прикосновение, голос, присутствие оставались нежданным вторжением. Мое тело предало меня. Внутри тянула нить, крепко связанная с ним, и теперь она тянула сильнее, чем когда-либо прежде.

Но сейчас злость была единственным безопасным чувством. Она казалась обоснованной, и я говорила себе, что мне она нужна для исцеления.

Еще несколько недель назад я была пустым холстом, спрятанным в хижине в ожидании самой яркой краски, а теперь я была лишь смазанными мазками серебра, алого, синего, золота и черного. Вот что случается, когда пытаешься наложить на один холст слишком много цветов.

Мне не пришлось ничего говорить — он видел все, что кипело во мне. Я позволила хаотичной тьме выплеснуться наружу, чтобы он понял, что они сделали, что сделали все. Веревку можно тянуть в разные стороны, но в конце концов она рвется.

— Уйди, — прошептала я. Ложь, но я выдавила ее из себя.

Он с трудом сглотнул и отпустил мою руку.

— Пожалуйста, уйди, — произнесла я снова, пытаясь заглушить ту часть себя, что плакалa о нем. — Пожалуйста.

Агония отразилась в его взгляде, но его неукротимая любовь — теперь несвязанная ложью — была сильнее. Свободна.

Он встал.

— Я люблю тебя, Ариэлла, — желудок скрутило, потому что, несмотря на слова, причиняющие ему боль, его нежность не угасла. — Я любил тебя с того момента, как ты вошла в мою кузницу, с того самого… — он выдохнул, и этот вздох, разрывающийся от слез, распахнул мою грудную клетку. — Я любил тебя с той самой минуты, как впервые увидел, и не перестану.

Он отвернулся и остановился в дверях, достал из кармана свернутую бумажку, видно, многократно сложенную и потрепанную.

— Даймонд знает все. Если потребуется больше объяснений, он даст тебе их, — он положил лист на стул у двери. — Прочти это, прежде чем пойдешь к Пещерам, — кадык дернулся. — И, Элла? — он встретил мой взгляд, в его темных глазах смешались ярость и мольба. — Не позволяй этому миру отобрать у тебя еще хоть что-то.

Дверь захлопнулась за ним, он ушел.

Я уткнулась лицом в ладони и выплакала те слабые, болезненные всхлипы, на которые было способно мое израненное тело. Я хотела кричать. Хотела смыть все и спалить всех, пока в этой бесплодной пустыне не останется только правда.