Книга Хозяйка расцветающего поместья, страница 115 – Наталья Шнейдер

— Довольно! — оборвал меня он. — Ты… Вы хотите сказать, что я убил свою жену?

Это «вы» резануло по сердцу так, что я до крови прокусила губу, пытаясь сдержать слезы.

— Ее убило нежелание одеться соответственно обстоятельствам.

Он кивнул. Еще и еще раз, точно китайский болванчик.

— Я услышал достаточно. Я уезжаю, Анастасия. Это… — Он указал на драгоценности и документы. — …оставьте себе.

— Обойдусь без ваших подачек!

— Это не подачки. Я держу слово. Я оставлю содержание и не буду снова подавать на развод. Прошу только об одном: если в вашей жизни появится мужчина, сообщите мне, чтобы мы решили дело до того, как мне придется стать отцом чужого ребенка.

Я сама не поняла, как оказалась по другую сторону стола, с размаху влепив ему пощечину.

Он не успел — или не захотел перехватить мою руку. Коротко поклонился. Дверь закрылась так же медленно и тихо, как и когда Виктор вошел в комнату. Ладонь горела от удара, перед глазами плясали серые точки, сквозь которые яркими бликами сверкали драгоценности, точно насмехаясь надо мной.

Не знаю, как я не промахнулась мимо стула. Закрыла лицо руками, хотя слез не было.

По ногам пробежал сквозняк, я вскинулась. Марья.

Нянька подошла ко мне, притянула мою голову к груди, погладила по волосам.

— Поплачь, деточка. Глядишь, и полегчает.

Я на миг обмякла в ее теплых объятьях. Вывернулась из рук, почувствовав, что на глаза действительно наворачиваются слезы.

— Не родился еще тот мужчина, из-за которого стоит плакать!

— И то правда, аспид — он и есть аспид, не стоит он, чтобы над ним слезы лили. — Марья снова притянула меня к себе.

— Ты слышала? — спросила я.

Нянька погладила меня по голове.

— Прости меня, старую, не могла я не послушать, чего аспид на мою касаточку вдруг снова зверем стал смотреть.

— Тогда слышала, что я не…

— Не моего это ума дело, Настенька. Значит, господу так было угодно, чтобы душенька твоя в другой мир слетала. Чтобы об этом забыть и целую жизнь прожить. Видать, надобно это было, чтобы и шишки набить, и ума-разума набраться, прежде чем обратно вернуться. Правду говорят, что неисповедимы пути его, самому мудрому не понять, а я и пытаться не стану. Знаю только, что одна ты у меня, деточка, осталась.

От этих слов защемило внутри, и я все же расплакалась. Слезы текли и текли, а Марья гладила меня по волосам, приговаривая:

— Поплачь, касаточка. Над нашей бабской долюшкой поплачь. Что княгиня, что баба деревенская, а все едино — горюшко горькое.

Наконец слезы иссякли. Я вытерла лицо рукавом.

— Спасибо.

— Да что ты, милая. Полегче стало — и хорошо, и славно.

— Скажи там, чтобы собрали его вещи и отправили в Дубровку.

— Скажу. Только одну рубаху бы оставить. Дитятко когда родится, в отцовскую рубаху надо завернуть.

Я замотала головой. Марья всплеснула руками.

— Да неужто ты назло аспиду ребеночка решишь извести?!

— Что ты такое несешь! — подпрыгнула я.

— Глупости болтаю, — улыбнулась Марья. — А с деточкой я справлюсь, не такая еще старая.

Я встала, обнимая ее.

— Вместе справимся, нянюшка. Только ты не говори никому.

— Не скажу, касаточка. Пусть аспид потом локти кусает.

— И про него больше ни слова, — отрезала я. — Это мой ребенок. Мой собственный.

Я положила ладонь на живот, словно пытаясь защитить малыша от своих эмоций. Поревела — и будет. Вот о ком теперь нужно думать. Вовремя ложиться и вставать, правильно питаться и не изводить себя бесполезными сожалениями.