Книга Порченый подарок, страница 173 – Галина Чередий

— Ликоли… — Предводитель всматривался в меня, будто тоже искал точных ответов.

— Я не невольница здесь больше, супруг мой, — отрезала даже слегка резковато. — По отцу скучаю, о нем беспокоюсь, но обратно, прочь от тебя да к тем, кто отдал меня, не хочу. Метки боюсь, но если без нее никак и правда в том, что не будет воли у меня больше от чего отказаться… об одном просить буду…

Сказать было сложно: горло, как пальцами злыми, стиснуло, и щеки запылали.

— Не принуждай меня никогда… со зверем… не смогу… Только не это…

— Ликоли, ну-ка на меня посмотри! — неожиданно грозно прорычал предводитель. — Кто сказал тебе такое? Кто посмел?

— Тише, не шуми! — коснулась я его плеча, но Бора тут же подхватил меня и перетащил на свои колени, не обращая внимания на влагу. — Тут такое дело: говорить о том, кто и почему, нужно не только меж нами, при крессе Иносласе придется, потому как он, похоже, понимает побольше моего в этом всем. Но сначала я все равнопро метку от тебя хочу. Не от него, не от любого чужого, от тебя одного. Это для меня важнее всего, и гневайся, сколько пожелаешь, но расскажи!

— Можешь рассердиться да сомневаться, — насупившись, пробурчал мой супруг, поглядывая теперь исподлобья, — но по нашей вере, женщина, бывает, сама себе мужчину выбирает и метит его так или иначе, и ты это и сделала.

— Я не… Та пощечина со зла да от несдержанности моей была! И я слышала еще до того, как ты меня у дяди с отцом стребовал, вот и разъярилась! — зачастила я, вспоминая все уже почти вечность назад произошедшие события. — Причем тут… ты мне и не нравился тогда вовсе! Небритый, огромный, нахальный!

— Едва соображающий от желания, добавь, и едва не обезумевший от той пощечины, — подхватил муж. — Ведь ты сама меня коснулась, пусть ударила, но сама и первой, а это подтвердило то, что уже знали мое сердце и тело к тому времени — ты моя диала.

— Чудно это для меня, ну да ладно, теперь-то о том нечего судить.

— И то верно. Так вот, Ликоли, в выборе своей диалы у анира человек и зверь всегда едины, разве что зверь частенько чует это раньше, и сомнений он не испытывает. Только… выбрав, он… как не в себе становится до того, как и его не выберут, пока той самой метки — знака обладания — не будет, потому как без нее женщина вроде как свободна, а он уже потерян для всех и будто полужив и в ловушке. Маяться, злиться да чахнуть начинает, силы и выдержку терять, а вместе с ними и способность думать хоть о чем-то, кроме как быть рядом, звать-умолять да никого не подпускать. Дела ему ни до чего нет, все болит да ноет внутри, то в бешенство, то в тоску смертную кидает, и, само собой, на второй половине это не может не сказываться. Чем дольше это длится, тем дело хуже. Обращаться нельзя становится, ведь нет власти над собой тогда, сотворить можешь всякого, смести, уничтожить любого, кто на дороге встанет, видеть никого не видишь, кроме нее.

Ну что же, хотя бы часть правды в словах Рекры была.

— И чем способно закончиться в итоге? — Внутри заныло от стыда и сочувствия. Это, выходит, вот такое я заставляю проходить своего супруга?

— Ликоли… — покачал Бора головой, отводя глаза, но я обхватила его лицо ладонями, заставляя вернуть зрительный контакт.

— Чем закончиться, и насколько все уже плохо у тебя… у нас?