Книга Тихая пристань, страница 63 – Анна Рогачева

Это было невероятно. Нежданная помощь. Но и новая сложность. Муж Агафьи, Степан, был фигурой в округе известной. Его возвращение и участие в их стройке снова привлечет внимание. Но теперь — внимание иного рода. Внимание к нормальной, семейной помощи. Это могло стать их самым прочным алиби или… самой заметной мишенью.

Арина закрыла глаза. Голова гудела. Она чувствовала себя той самой жаровней, на которой раскаляется лето, судьба, страхи и надежды. Скоро придется либо сгореть, либо начать обжигать других. Но пока что нужно было просто выжить. Пережить этот день. Выпить воды. И решить, как встретить завтра — с новым союзником, новой угрозой и старым, как мир, страхом, что их хрупкое, сшитое из лоскутов и бревен счастье может рассыпаться в один миг, как карточный домик на ветру.

Она открыла глаза, увидела испуганное лицо Машеньки и решительное — Петьки. Взяла дочь за руку.

— Все хорошо, солнышко. Просто солнце припекало. А завтра… завтра к нам дядя Степан придет. И мы будем ставить порог. Настоящий, крепкий порог нашего дома.

И мы его поставим, — подумала она про себя, глядя на свои рабочие, исцарапанные руки. — Поставим, даже если для этого придется вшить в каждое бревно не только пожелание тепла, но и заклятье непробиваемой обыденности. Мы ведь не колдуны. Мы — строители. Самые обычные строители. И точка.

Степан явился на хутор не с пустыми руками. Он приволок за собой на худой, костлявой лошаденке тюк с какими-то железками, завернутыми в рогожу, и собственное, неистребимое присутствие. Он был невысок, коренаст, с лицом, выветренным в дорожную кожу, и глазами, похожими на две старые, но острые монеты. Взгляд его, быстрый и цепкий, сразу все оценил: и покосившийся забор Агафьи, и аккуратный огород, и, конечно, полусобранный сруб около пустоши.

Первым делом он молча обошел их стройку, пнул ногой нижний венец (который уже не шатался, благодаря плотникам), пощупал пазы, хмыкнул. Потом повернулся к Арине, которая стояла рядом, пытаясь прочесть его мысли по каменному лицу.

Ну что, зятьяновна, — сказал он хрипло. (Он почему-то решил называть ее так, хотя никаким зятем ей не приходился). — Городить вздумала. Без мужика. Это ж тебе не юбку кроить.

— Кроить тоже умею, Степан, — парировала Арина, не опуская глаз. — А тут — бревна. Логика та же: мерка, разметка, крой.

Он снова хмыкнул, но в уголке его глаза дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее уважение.

— Логика… — пробурчал он. — У бревна своя логика. Его не убедишь. Его надо сломать. Или обмануть. — Он развернул свой тюк. Там оказались не железки, а инструмент. Не новый, не блестящий, но каждый предмет был отполирован руками до благородного лоска: два столярных рубанка разных калибров, добротная лучковая пила, тяжелый молоток-кувалда и, что самое ценное, огромный металлический скобель для ошкуривания бревен.

— Это… — начала Арина.

— Это мой пай, — отрезал Степан. — В твое… предприятие. Агафья говорит, ты деньги считать умеешь. Вот и посчитай, сколько я должен тебе за то, что кормила детей и на нашем огороде пахала, пока я в городе шатался. Отрабатывать буду. Бревнами.

И с этого момента все изменилось. Степан был не просто помощником. Он был двигателем. Неистовым, бурчащим, язвительным, но невероятно эффективным. Он работал не за страх, а за азарт. Каждая кривая плаха была для него личным оскорблением, каждый удачный плотный стык — маленькой победой. Он научил Петьку не просто рубить, а чувствовать дерево.