Книга Тихая пристань, страница 57 – Анна Рогачева

— Год… — пробурчал он, поглаживая рубаху. — Это ты, Арина, хитро. Ладно. Будь по-твоему. Но чтоб без шуму! И чтоб подати исправно! И… — он понизил голос, — … чтоб никаких там твоих «особенных» делов на той земле не было. Шей себе, чини. А больше ни-ни. Поняла?

— Поняла, — кивнула Арина, и в душе ее зажглась первая, крошечная победоносная искра. — Шить — это все, что я умею. Шить и вязать.

Когда она вышла от старосты, Машенька, ждавшая ее на завалинке, увидела в ее глазах то, чего не видела никогда — не холодную решимость, не усталую мудрость, а радость. Чистую, почти детскую.

— Мама? У нас будет?

— Будет, солнышко, — Арина взяла дочь на руки, несмотря на ее тяжесть. — Будет нам угол. Наш. Теперь — бежим домой, Петьке новость сказать!

И они почти бежали по пыльной сельской дороге, мимо огородов, мимо удивленных взглядов соседок, и Арина, сжимая маленькую руку дочери, чувствовала, как по ее жилам бежит не кровь, а тот самый летний, живительный сок, что поднимается от корней к вершинам деревьев. У них появился шанс. Не подарок судьбы, а заработанноеправо. И это право нужно было теперь отстоять.

Вечером, когда Петька, запыленный и уставший, но с горящими глазами, подтвердил: «Сруб крепкий! Крышу перекрыть, полы настелить — и жить можно!», они сидели втроем у открытой двери хлева. В руках у Арины была та самая глиняная кубышка, принесенная Агафьей «для начала». Она была пуста. Но она существовала.

— Вот, — торжественно сказала Арина, поставив кубышку на стол между ними. — Наш первый кирпич. Завтра в нее пойдет первая копейка. А потом — еще. И еще. И мы будем их откладывать. На гвозди. На коноплю. А потом… потом мы начнем новую жизнь.

Они сидели, смотря на простой глиняный горшок, как на величайшее сокровище. За окном густели летние сумерки, запевали сверчки, и пахло дымком от соседских печей — запахом мира, покоя и дома, которого у них еще не было, но который уже начал жить в их сердцах, в их общих мечтах, в звоне первой, еще не заработанной, медной копейки на дне глиняной кубышки.

Получить разрешение у старосты оказалось проще, чем договориться с бревном. Первое же бревно, которое они с Петькой попытались вытащить из покосившегося дома старого Тихона, продемонстрировало железобетонную волю к существованию. Оно не просто лежало — оно вросло. Вросло в землю, в крапиву, в саму идею разрушения.

Петька, вспотевший и разъяренный, бил по нему обухом топора, как будто это был закованный в латы враг.

— Да отпусти ты нас, деревяшка проклятая! — шипел он.

— Петр, — спокойно сказала Арина, наблюдая за этой битвой, прислонившись к здоровенному бревну. — Ты с кем воюешь? С деревом или с упрямством покойного Тихона, который, видно, тоже был мужчина с характером?

— Оно не двигается!

— Потому что ты ему приказываешь. А с деревом нужно договариваться. Оно же жило. Дышало. Подожди.

Она подошла, отодвинула сына и положила ладонь на шершавую, потрескавшуюся кору. Закрыла глаза. Не для магии. Для тактики. Она представила себе это бревно не как препятствие, а как… союзника. Оно устало лежать под гнилой крышей. Оно хочет снова стать частью дома, где будет тепло и будут смеяться дети. Она мысленно сказала ему это. Потом открыла глаза и деловито заметила:

— А вон, гляди, с той стороны трухлявый клин торчит. Его выбить — и бревно само покатится, будто обрадовалось.