Книга Сны с чёрного хода 2, страница 123 – Алексей Небоходов

Почти взрослая девочка была для неё чем—то вроде обязанности, необходимой, но не вызывающей ни привязанности, ни желания заботиться. Просто ещё один человек в доме, которому нужно давать задания, следить, чтобы выполнял, и не тратить на него лишних слов.

Лия знала этот распорядок наизусть. Утро начиналось с дел, которые она не выбирала, день заканчивался усталостью, которая не имела смысла. Сколько раз, когда она была подростком, она мечтала, что сбежит. Что уедет, поступитв институт, будет жить в городе, где не нужно разогревать воду в ведре, чтобы вымыть руки, где можно выйти из дома и раствориться в толпе, где никто не посмотрит на неё с раздражённым ожиданием, что она должна чем—то себя оправдать.

Но этого не случилось. Она не уехала, не пересекла границы, за которыми начиналась другая жизнь. Она осталась здесь, в доме, который никогда не был для неё родным, среди людей, которые воспринимали её как лишний рот. Всё, о чём она мечтала, осталось за порогом этой реальности, растворилось в несостоявшихся решениях, в нерешительности, в невозможности сделать шаг вперёд. Она не поехала в Москву, не сдала экзамены, не поступила в институт.

Книги, которые она могла бы написать, так и не были придуманы, её имя никто не знал, её голос никогда не прозвучал громче кухонного радио. Её жизнь остановилась здесь, в этой деревне, и будущее, которое она видела перед собой, исчезло, оставив лишь бесконечную череду однообразных дней.

Лия сидела на кровати, сжимая тонкую ткань ночной рубашки, чувствуя, как в горле встаёт знакомый ком, тот самый, что с детства мешал дышать, когда приходилось глотать слова, не произнеся их. В голове не было отчётливых мыслей, только глухое, вязкое осознание: она застряла здесь, в этой жизни, которая когда—то казалась ей чужой, но теперь вновь стала её настоящим.

За дверью послышались новые звуки. Где—то на кухне стукнула кастрюля, заскрипел стул, раздался короткий вздох, в котором слышалось раздражение. Мир вокруг оживал, наполнялся привычными, но невыносимыми деталями. Эта жизнь снова сжимала её, подчиняла себе, забирала возможность что—то изменить.

Слабый свет из окна ничего не прояснял, а только делал комнату ещё более мрачной, превращая стены в серые, невыразительные плоскости, за которыми не было ничего, кроме холода и безразличия. Когда—то она представляла, как уйдёт отсюда, как будет жить там, где по утрам пахнет свежим хлебом, где окна выходят не во двор, засыпанный грязным снегом, а на широкие улицы, наполненные светом.

Но вместо этого ей предстояло прожить всё заново.

Рука машинально потянулась к волосам, но даже их мягкость не приносила утешения. Её взгляд скользнул по комнате, остановился на старом шкафу, на потрескавшемся зеркале, в котором отражался тёмный силуэт. В этом доме ничего не изменилось.

Онапочувствовала, как в груди нарастает глухая, тянущая тяжесть, но подавила её, стиснула зубы, заглушила любую попытку жалости к себе. Она знала, что этот дом не терпит слабости. Здесь нельзя было показывать слёзы, нельзя было ждать утешения, нельзя было просто сказать, что тебе плохо.

Из кухни донёсся голос мачехи. Хриплый, отрывистый, с той же неизменной, въевшейся в него тяжестью.

– Лия!

Звук её имени, произнесённый этим голосом, будто захлопнул перед ней дверь, отрезав прошлое от настоящего, стирая любую надежду на то, что это – просто сон.