Книга Эта башня во мне, страница 129 – Надежда Ожигина

Совсем рядом извивалась плотная лента, полупрозрачная, ртутная. Казалось, что вырезали кусок заливного и оставили чудовищное желе колыхаться на бесконечном блюде. В желе застыли безглазые рыбы, еле двигая драными плавниками.

Так выглядела в изнаночном мире любимая мною река Москва. А корни тянулись от небоскребов, составивших Москва-Сити.

Варька их наскоро пересчитала, выбрала нужный, поближе к реке, развернула за уши кота. Мы прыгнули, уцепились за корни – и очутились на улице, в круге оцепления агентства «Брюс», под неумолчный аккомпанемент сирен скорой помощи и пожарной службы. Добивалась ли Варька такого эффекта? Вряд ли, судя по резкому возгласу. Но мы бухнулись в ноги господина Фролова: два со-создания и коты. Последние резко перестали отсвечивать и дружно прикинулись скульптурной группой новомодного авангардного автора, даром что замерли на проезжей части. Лишь глаза выдавали в кошачьих эфемерное подобие жизни: зло, насторожено следили за всем, что происходило у башни «Москва», возле комплекса «Город столиц», на набережной и в окрестностях.

Фролов изучал нас с таким лицом, будто разом разболелись все зубы, да еще и ревматизм прихватил. В усталом взоре ясно читалось, что только нас не хватало на месте трагедии. Однозначно,Варвара Осокина успела за долгие годы надоесть командору сверх всякой меры. А я, чем могла гордиться особо, почти сравнялась с Шестой за полторы недели. В паре же мы все рекорды побили и довели начальника до предынфарктного состояния.

Ну и ладно, прогнать он нас не прогонит, а если что – сыграю на скрипке. И клянусь: мигрень ему обеспечена!

Варька скромно шаркнула ножкой, косясь на развороченный небоскреб. Оттуда как раз выносили тела в черных глухих мешках, много тел, так много, что сделалось тошно. И заново страшно, приливной волной.

Скольких же убил тот испод, скрытый тенями и серебряной маской?

Звучало у реки просто кошмарно, резкими диссонансными нотами. И пахло мерзко, кровью, мочой, рвотой и отчего-то хлоркой. Будто пространство башни уже начали заливать антисептиком.

– Вот жестяра! – прошептала Варька. – Сеструха, я думала, ты загнула, ан нет, постеснялась в подробностях жечь! Кровища скоро в реку стечет, это кто же тут развлекался?

– О чем вы, милая барышня? – немедленно прицепился Фролов. – Расскажите старику, сделайте милость, с какого, простите, хрена вас сюда принесло, да еще и по кромочным петлям? Плюс на трофейных реликвиях, украшавших холл небезызвестной гостиницы?

Мы с Шестой переглянулись. По всему выходило, что я в ответе, а она остается подпевать солистке. Для начала я уточнила:

– Кондашов, правда, умер?

Фролов кивнул. Он вообще был мрачен, непривычно собран и где-то растерял все балагурство и великосветскую болтовню.

Я вздохнула и потянула рукав, но тут громогласно гаркнули:

– Варька!

Все подпрыгнули, включая Фролова, а к нам ломился счастливый Патрик, буквально по трупам в черных мешках. На фоне этой скорбной картины его лыба была до того неуместна, что я невольно шагнула назад, а коты вздыбили шерсть на загривках.

Варька помахала рукой и кокетливо поправила косу, но тут Фролов кинул взгляд на обоих, и диалог оборвался в зародыше. Из-за спины Патрикея, как из-за щита прикрытия, выглянул Обухов, улыбнулся мне, но вопить ничего не стал. Не повторил ошибки.