Книга Эта башня во мне, страница 132 – Надежда Ожигина

– Если б захотел… – начал Фролов.

– То есть, – неожиданно вмешалась Варька, отталкивая в сторону Патрика, норовившего ее приобнять, – мне вы тоже нафиг не верите? Так, господин командор Бюро? То есть, по-вашему, два со-здания Лицевого корпуса Брюса – ни на что не годные дурочки! Вот спасибо, любезный, столько лет притворялись, а тут буквально открыли глаза. Утверждаете, мы заодно с Воронцовым? Ну-ну, начальник, шейте дальше чернуху. Три инца у «Красных ворот» никогда не служили Тамаре. Исследуйте улики, господин командор, а потом уже стройте выводы. Кроме того, на Седьмую сестру сначала напали марионетки, подчиненные клана Гордонов. Полагаете, Дом Манекенов приперся, чтоб подыграть Григорию?

– Варенька, – смущенно пробасил Патрикей. – Рыжик, не горячись!

Шестая вскинула к небесам подбородок, всем видом выражая протест, и резко дернула меня за руку:

– Пойдем отсюда, сеструха. Жалею, что подбила тебя дать показания этим придуркам. У них уже есть теория, а мы в нее не вписались. Дальше пусть сами копаются. Завтра Марго собирает сходку, там и обсудим в кругу друзей…

Я вырвалась из хватки Шестой, сдвинула с плеч футляр, бережно вынула скрипку. Там, где бесполезны слова, где разум заляпан исподней грязью, а логика потеряла смысл, можно пробиться лишь чистыми звуками. Подумать только, еще с утра я играла для Юэ Луна симфонию МГУ, а теперь… Струны отозвались дрожью и болью.

В звуках скрипки слышался хруст костей и кровавое бульканье, звенела серебром маска испода, шептались оплетавшие его тени. Шумел океан под полночным небом – внутренней печальной мелодией, прорывались нефритовые блики луны, прорезали скопление грозовых туч, зависших над свинцовыми волнами. Летел перебор убийственной песни, дрожали испачканные кровью струны… Скрипке сложно изобразить гуцинь, но восточная мелодия исподволь, нехотя проявилась в сплетенных нотах. Башня «Москва» отозвалась долгим стоном, выхаркнула с кровью новые трупы.

Тот, кто ее утопил в лиловым, убивал не по злобе и не сглупа. Не было состояния аффекта, чистого, звонкого гнева, свойственного Воронцову. Один холодный змеиный расчет. Медленно прорастала звездчатка, шелестела в траве чешуя…

Я не знала, как еще достучаться, и просто играла убийство, то, что смогла услышать, запомнить, навеки пропустить через сердце. То, что связывало меня с Кондашовым, вдруг порвалось с плотоядным чмоканьем и отлетело в небытие.

Я играла и плакала по мерзкому типу, что мечталдовести меня до черты, чтобы выпить гной, разъедающий душу. Я ревела, потому что и палач Кондашов не заслуживал такой участи, хотя он был сожран опасным хищником, которого сам и наметил в жертву.

Кто-то к нам бежал, но я не слушала, насилуя пальцами гриф, я выплескивала скопившийся яд, заслоняясь от мира музыкой. Но шепот пробился, вспугнул, захлестнул, заставил остановиться.

– Господин командор, вы должны посмотреть! На запястье жертвы проявился шрам. Свежий порез от стекла! Его не было, я клянусь, а тут как будто иллюзию смыло, когда барышня заиграла…

Я молча спрятала скрипку в футляр. К черту ваше агентство «Брюс». С какой стати вам помогать? Подозреваете Грига – бог в помощь. Флаг вам в руки, барабан на шею, электропоезд навстречу и манекены на станцию! А Брюса – машинистом состава!