Книга Эта башня во мне, страница 114 – Надежда Ожигина

Нет же, полез напролом, голову потерял… Как жаль!

До сих пор является в сладких снах, как облизывает языком черные розы татуировки, забираясь все выше по локтю. Вкусные эмоции, запредельные. Будто не он, а она роковую метку оставила, расцарапала ноготками сердце…

Внутри банкетного зала кто-то расшумелся, поднялся грай, точно спугнули стаю ворон. Сложно с братьями из солнечной Азии и горделивых Кавказских гор, вечно бахвалятся, что-то делят, обиды древние вспоминают. Все время пытаются обмануть, не по злобе, по торговой привычке, без которой базар – не базар! Жаркое солнце, жаркая кровь, все с избытком, все чересчур. Если обед– то ломится стол, можешь забыть о диете и спорте. Если же драка – то сразу ножи и кровная вражда на пять поколений.

Вот и сейчас Северный Жуз, союз азиатских исподов, суетно ищет, куда примкнуть, за кем померещится главная выгода.

Новый крик, немного испуганный. А вслед за ним понеслось, как из помойной ямы:

– Э, братишка, спрячь балалайку! Достала китайская тягомотина. Умеешь на домбре, вот скажи, смогёшь?

– Успокойся, брат! – кто-то встал на защиту ни в чем не повинного музыканта. – Хорошо играет, душевно. Ты чего обкурился, родной, чем кальян заправлял, поделись, а? Разве ж то балалайка? Совсем ты фармазон некультурный.

– Кто некультурный? – взъерепенился первый. – Я некультурный? А ты кто такой?

Слабо тренькнули струны. Кондашов вздохнул. Нужно спасать артиста, пока не попал в замес. Ведь и в самом деле играл хорошо, расслабляюще, ненавязчиво. Под такую музыку приятно думать и обсуждать вопросы государственной важности.

Дверь на террасу открылась, выпустила на волю кумар от кальянов, скопившийся под потолком. И злосчастного музыканта. Тот жадно втянул свежий воздух, прижимая к груди семиструнный цинь. Заметил Кондашова, засомневался, оглянулся на полутемный зал. Петр Иванович улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой. Таланты и поклонники, пьеса в двух частях. На ловца и зверь, мой драгоценный.

Труппа артистов подобралась крутая. Танцовщиц быстренько расхватали, растащили по кабинетам, а вот музыканты держались долго, отрабатывая гонорар. Они оделись на древний манер, будто ограбили костюмерную очередной китайской дорамы. Длинные халаты-ханьфу, с расшитыми поясами и летящими рукавами, в которых, если верить дорамам, умещалось полмира и кошелек в придачу. Тонкие ткани покрыты вышивкой, такой легкой и утонченной, что хотелось приблизиться и рассмотреть, изучить каждый стежок. Кроме ханьфу на всех музыкантах были изящные полумаски, то ли чистое серебро, то ли умелое серебрение, имитация старины.

Кондашов, выбирая репертуар, заказывал не песни, а набор инструментов, точно прораб в строительной лавке. Были пипа, бамбуковая флейта-дидзы, флейта-сяо, шен. И, конечно, гуцинь, разве можно обойтись без китайского чуда, названного «драгоценностью мудрецов»! Он-то и оказался самым стойким из всех. Вернее, его владелец.

Петр Иванович прищелкнулпальцами, и мгновенно один из столиков на безлюдной и тихой террасе накрыли расшитой скатертью и уставили кувшинчиками с вином, чашками с рисом, овощными закусками.

– Проходите, любезный, – позвал Кондашов. – Располагайтесь, где вам удобнее. Дайте отдых чудесным пальцам, извлекающим столь дивные звуки. Выпьем по чашке вина, любуясь ослепительной панорамой.