Книга Пташка, страница 196 – Ксения Скворцова

Ах да, она же была невестой их господина.

Гнеда, предупрежденная о его приходе, сидела в углу на голой лавке, скрестив перед собой руки. Девушка была напружинена, как перезревшая недотрога,и казалось, только коснись, и вся она разорвется на маленькие злые кусочки.

Фиргалл, не стесненный более ничьим посторонним присутствием, улыбнулся. Ее воинственный и в то же время беззащитный вид заставил что-то в душе щемяще сжаться.

Он заметил, как легонько вздрогнули ее плечи, когда открылась дверь, и знал, что Гнеда приложила усилия, чтобы не повернуть головы. Сид по-прежнему читал ее как открытую книгу, но девчонка изменилась. Да она больше и не была девчонкой.

Гнеда выросла. В ее глазах, которые еще вчера смотрели на него с такой беззаветной верой и восторгом, уже не было почти ничего ребяческого, что так забавляло Фиргалла раньше. Она не стала краше, но теперь за чертами Северянина проглядывало что-то и от ее матери, и эта смесь выходила по-своему привлекательной, если бы не болезненная худоба и неестественная бледность.

Кто сделал это с ней? Бран? Или глупый стародубский кошлок^[155]?

Ничего, поживет седмицу-другую в Кранн Улл и вернет свой смуглый румянец.

Ах да. У него больше не было Кранн Улл. Как и не было Гнеды. Она никогда больше не захочет иметь с ним ничего общего, и Фиргалл не мог ее в этом винить.

– Здравствуй, Гнеда, – поприветствовал он, проходя внутрь жалкой клетушки.

Сид почти услышал звук мысленного замка, лязгнувшего и закрывшегося на три оборота. Он сел напротив так, чтобы видеть ее лицо.

Девушка подняла красные, но совершенно сухие глаза. Некоторое время она молча смотрела на него, и в ее взоре, вопреки ожиданию, не было ни горечи, ни обвинения, ни ожесточения. Она уже все это пережила, и теперь в темных очах отражалось лишь спокойствие и вновь обретенное достоинство. Гнеда взирала на него так, как дети изучают незнакомцев, со смесью любопытства и презрения.

Вдруг вершинки широких бровей подпрыгнули.

– Скажи, Айфэ… – начала Гнеда, но Фиргалл, не дав ей докончить, покачал головой.

– Нет. Он не знал.

Сид, сам того не замечая, болезненно сощурился. Это были не те воспоминания, к которым Фиргалл хотел когда-либо возвращаться, но, как назло, он отчетливо видел перед собой мечущегося сына, его растерянное лицо, искаженное вестью о предательстве и необходимостью сделать невозможный выбор. Для Айфэ то, что сотворил отец, было вероломством, которому нет прощения.

Почему-то Фиргалл полагал, что в свое время сын поймет. Простит, потому что, в концеконцов, такова была цена жизни его любимой женщины. Но сид ошибался.

– Вот почему ты никогда не одобрял нашей дружбы! – кричал Айфэ. – Ты не хотел, чтобы я привязывался к ней, как в детстве не позволял дать имя барашку, выбранному на заклание к зимнему пиру!

– Не только тебе, но и себе. Посмотри на это иначе. У зверей и птиц все происходит похоже. Разве не выживает в орлином гнезде только один птенец, выпихивая и заклевывая собратьев?

Брови Айфэ взмыли вверх.

– Да, только вот у соколов другой обычай, – проговорил он ледяным голосом.

Фиргалл встряхнулся, выныривая из воспоминаний.

– Айфэ ничего не знал, – глухо повторил он.

Гнеда кивнула и, чуть помедлив, протянула ему руку, в которой был зажат маленький предмет. Что-то холодное и увесистое скользнуло Фиргаллу на ладонь. Гнеда быстро отняла пальцы, избегая касания, и сид увидел перед собой крошечный серебряный желудь.