Книга Пташка, страница 198 – Ксения Скворцова

Словно зверь, с мясом вырвавшийся из кляпцов, Гнеда оставила в Корнамоне часть себя, но это была нездоровая, отмершая плоть, и, как бы ни было больно ее обрубить, нынче она ощущала облегчение.

Гнеда не заметила, в какой миг раздался голос Фиргалла. Она и не думала слушать или отвечать, а сид говорил о лесе, через который они ехали, о том, какая лютая в этих краях бывает зима, припоминал о своих странствиях, далеких землях и замерзших морях, и вдруг девушка обнаружила себя раскрывшей от удивления рот, с замиранием сердца внимающей рассказам о пазорях^[157], двухсаженных белых медведях и нескончаемой северной ночи. Гнеда жадно потребовала подробностей, позабыв, что дала себе зарок не говорить с Фиргаллом. Отчего-то ей думалось, что теперь, открыв свою истинную сущность, сид переменится, превратится в чудовище, может, даже обрастет шерстью и клыками, но Фиргаллбыл совсем такой, как раньше: терпеливо объясняющий то, чего она не понимала, незаметно поправляющий шубу, съехавшую с ее ног, безупречный и насмешливый, умный и сдержанный.

И вот она уже сама пересказывает все, чем жила эти два года, с изумлением отмечая, что немалая часть ему и так известна. Гнеда намеревалась утаить от Фиргалла хотя бы то, что касалось Бьярки, но он задавал кажущиеся безобидными вопросы, уточняя то тут, то там, кивая, умело распутывая клубок ее мыслей и чувств, и в конце концов девушка перестала сопротивляться. Впервые она могла свободно поверить кому-то свои переживания, которые слишком долго держала в себе. Фиргалл внимательно слушал, не перебивая, и исповедь снимала с ее души тяжелый камень.

В то же время между ними пролегла незримая черта, переступить которую было нельзя. Гнеда не могла спросить сида об отце и матери. Не только потому, что больше не верила ему, хотя и это тоже. Девушка чувствовала, что словами о прошлом разрушит хрупкое равновесие, необъявленное перемирие, после чего ей придется попытаться либо простить, либо отомстить, и ни того ни другого Гнеда сделать не могла. Но ответы были ей нужны, нужны как воздух. Поэтому она и ехала в Стародуб.

Судимир являлся единственным человеком, который мог рассказать правду. Нет, не правду – в ее существовании Гнеда уже сомневалась, – но свой взгляд на те далекие события. У боярина не было известных девушке причин обманывать ее, поэтому он мог поведать, кем была мать и что на самом деле произошло между ней и князем.

Да что между ними могло произойти, глумился внутри Гнеды насмешливый едкий голос. То же, что едва не случилось с тобой. Помнишь, в конюшне?

Рабыня.

Гнеда не могла смириться с этой мыслью. Ей, проведшей в сиротстве всю жизнь, было почти немыслимо привыкнуть к тому, что ее мать звалась княгиней. Теперь же девушке предстояло принять куда более тяжелую правду. И то верно говорят люди, полынь после меду горше самой себя. Фиргалл занес Гнеду слишком высоко, и свержение вниз вышло болезненным.

Кем была эта женщина? Дочерью, проданной разорившейся семьей в холопки, или пленницей из чужедальней страны? Обошелся ли князь с ней по-людски, или все случилось в пьяном дурмане, где-то в темном углу?

Ингвар, благородный и смелый, боготворящий свою прекрасную жену, вдруг превратился в обычногомужчину, кому было не чуждо все человеческое, и низкое в том числе. Презренная рабыня, так сказал Фиргалл. Гнеда мало знала об исподе жизни, но князь явно мог подыскать себе наложницу более высокого происхождения. Стало быть, отец оказался совсем неразборчив.